Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

Мара выругалась, резко отпуская искорки от себя, и те разлетелись мягкими одуванчиковыми зонтиками во все стороны. В кожу мгновенно вгрызся холод, но вместе с ним вернулись и ощущения мира: ведьма остро почувствовала неправильность этого места, его изломанность, будто кто-то провел влажной кистью поперек только нарисованной линии и тем самым разорвал и размыл ее. И Мара оказалась внутри.

Осталось только понять, почему так произошло, и как выбраться отсюда.

В самых дремучих чащах Гарварнского леса есть дивные, странные и опасные места – овраги, топи, буреломы, в которых пропадает все живое. Говорят, туда ведут все реки – потому-то матери строго-настрого наказывают своим детям: не ходите за водой, ибо назад вовек не воротитесь. Никто и не ведал, что же происходит за темной стеной деревьев, а потому легенд появилось невероятно много. Поговаривали, что в таких местах лесные ведьмы творили свое злобное чародейство, отдавались лихой нечисти и жгли колдовские костры. Еще поговаривали, что там находились логова древних чудищ – старых и ленивых, заманивающих людей к себе, чтоб не отходить далеко от своих лежбищ. Да много чего говорили…

Чудища и ведьминские костры к Занавесям отношения никакого не имели. А вот сами колдуны да ведьмы – вполне могли. Занавеси возникали, когда кто-то или что-то выдергивал из уже сплетенного великого полотна хоть самую крохотную ниточку – камень, деревце, человека, да все что угодно. И чем больше была та самая ниточка, тем больше становилась Занавесь. Пространство изламывалось, и на место исчезнувшего элемента древнего узора становился уже существующий. Полотно само заполняло себя – оно, созданное рукой Бессмертного, подчинялось нерушимому закону: дыр быть не должно. А поскольку создать что-то на месте пустоты мог лишь сам Бессмертный, да и то – времени нужно было на это много, - миру оставалось латать прорехи тем, что уже было.

На самом деле, Занавеси могли быть действительно опасны. Заплутавший в них путник мог часами, днями, а то и годами бродить там без шанса выбраться или как-то подать знак внешнему миру, что он жив и что ему нужна помощь. Ведьме было немного легче: спастись-то она могла. Если найти точку, из которой выдернули ниточку, и попытаться восстановить ее, то Занавесь исчезнет. Да только проблема была не только в этом.

Ведьма подняла голову к небу, внимательно всматриваясь в облака. Облегченно выдохнула – серые тучи тягуче-медленно ползли над головой. Это хорошо, это хорошо – значит, будет полегче. Страшнее всего было, когда в Занавеси замирало время. Чем больше объект, выдернутый из мира, тем больше вероятности, что ход времени на месте разрыва изменился – вернее, застыл. И в таком случае никто бы не гарантировал, что Мара не пробыла здесь уже несколько месяцев. И тогда все было бы напрасно…

Тряхнув головой, ведьма внимательно прислушалась к собственным ощущениям, отпустив от себя все. Пустота внутри разлилась под кожей волной свежести, заполнила каждый уголок тела и души. Она обратилась в слух и ощущение, полностью растворяясь в окружающем мире – или мир растворялся в ней, Мара не знала. Только мощное чувство отбросило прочь все остальное, и давление внешнего мира отступило куда-то далеко, за пределы ее самой и этого странного, чужого места. Ведьме казалось, что она стала прозрачной, невесомой, совершенно иной. Не человек, не дух. Сама Занавесь.

Тихий звон, неразличимый для человечьего слуха, разносился над пустыми холмами вместе с ветром. Мара медленно шла по тропе, силясь ощутить хоть что-то – она имела довольно смутное представление о том, как можно почувствовать отсутствие. Звон усиливался – больше всего он напоминал звук ветра в стеклянной колбе, только еще более тонкий, хрустальный. Внезапно ведьме почудилось, будто внутри нее все потянуло куда-то вниз, в одну точку где-то в глубине ее тела, которое ныне ощущалось невообразимо огромным, вобравшим в себя весь мир, всю землю и все небо. Галактики и звезды под кожей растягивались, падая в крохотный темный провал, точку пустоты без времени и расстояний, и все существо Мары стало похоже на вворачивающееся внутрь себя самого пространство. Это было мучительно больно – и до того странно, что ведьма не ощущала боли.

Воздух вдалеке зарябил, заволновался, подобно тому, как в знойный летний день он волнами идет над раскаленной землей. Мара обратила взор туда, поспешив к подножию высокого холма, у которого тропа вновь изгибалась налево. Звон нарастал, голова раскалывалась от этого звука, и ведьма поняла – здесь. Именно отсюда выдернули нить.

Она уже тянула руки к рябящему воздуху, когда на кончиках пальцев вдруг вспыхнула боль. Словно тысячи острых игл вонзились в плоть. Мара отдернула ладони, недоверчиво разглядывая едва заметную дымку – Занавеси так себя не вели. Это было что-то иное, что-то совершенно другое.

Я буду петь тебе, моя беспокойная - слушай, но только внимательно: за соловьиным пением мой шепот едва слышен.

Ведьма замерла. Образ хмельного лета, звук соловьиного, заливистого голоса, ощущение пьяной сладкой ночи – июньской, медовой. Видение было до того четким, что Мара забыла на миг, как дышать, нырнув с головой в круговерть красок и тонких силуэтов. За образом пришел голос – мелодичный, тягучий, ласковый… незнакомый.

Я расскажу тебе о бескрайних полях, о далеких землях. О полынной горечи и пасленовой терпкости, о ковыле и терновнике, о васильках и тысячелистнике.

Волнами дрожало пространство меж землей и небом, и Мара не знала, что происходит. Напряжение свело плечи женщины, и вкрадчивому голосу, принесшему череду солнечных образов, она не доверяла. Видения были знакомыми, казались теплыми – но все же что-то было не так. Мара видела Гарварнские просторы, пестрые полянки с яркими пятнышками цветов, луга и долины, залитые летним солнцем. Красота, бесконечная красота, дивная сказка…

Расскажу о том, как в далеком краю царевна по ночам расчесывает волосы белым костяным гребнем, который сама Луна обронила к ее ногам. Расскажу о пыльной дороге - к ночи она холодит усталые босые ноги путника, который уже столько веков ищет синеокую царевну… расскажу о чем захочешь. Ледяные замки, дремучие леса, лунные блики - все заплету венком и опущу его к твоему изголовью, чтобы все во снах ты увидела. Волшебным венком.

Воздух сгущался, беспрестанно двигался – Мара видела прозрачные волны, сталкивающиеся и вновь расходящиеся все быстрее, а откуда-то из глубины этих волн шел тот самый голос. Образы, образы, образы… Их хоровод кружился вокруг, и ведьма ощутила, как падает – то ли вверх, то ли вниз – и начинает видеть.

Свет струился из высоких окон, переливался и преломлялся сквозь тонкие стекла, отсвечивающие бледной синевой. Своды и стрельчатые арки, словно изо льда сотворенные, стремились вверх, хрустально поблескивая в ночном сумраке. Колонны, увитые хрупкой лозой из инея, терялись где-то в темноте под потолком, и сколько ни всматривайся, а верхушек их не увидишь – лишь слабые отблески бледного сизого света. Шаги гулким эхом отдавались среди анфилад и коридоров, легкая белая ткань растекалась по полу, словно молоко.

Гляди, гляди, смотри и не отводи взгляда…

Она медленно оборачивается, и волосы, что белее снегов на далеких вершинах, мягко колышутся, тонкими прядями распадаясь по болезненно-худым нежным плечам. Луна целует ее профиль, ложится серебряной пылью на длинные белые ресницы, и в этом эфемерном свете она кажется нереальной, неземной.

Она и есть неземная…

Под серебряным пологом расплескалась синева, и весь мир утонул в ее глазах. Из глубины видения прямо на Мару глядела дивная, пугающая своей холодной красотой женщина. Ведьма отшатнулась, пытаясь прогнать наваждение – незнакомка пугала ее, словно давно забытый детский кошмар. А та лишь печально усмехнулась и вновь повернулась спиной к колдунье. Мара успела увидеть, как вдоль ее позвоночника из-под бледной кожи вырастают крохотные кристаллики льда, вспарывая острыми гранями ткань и нежную плоть, а затем видение рассыпалось снежной пылью, подхваченной ветром.