Сироты небесные

е обычаи. Так что для Ярослава не всё так плохо… Так вот, Табищикай видел след: четверо, по двое в ряд, несли что-то тяжёлое — скорее всего носилки. Он не пошёл по этому следу, продолжал искать одного, но большого. След вёл точно на Иглу…

— И там у Ярослава есть охотничий домик, — сказала мать задумчиво. — День пути. Правда, они с грузом — значит, два. Наверное, они хотят отсидеться.

— Это в лучшем случае, — сказал один из спасателей, которого Артурчик знал только по имени — дядя Иван. — Если кто-то из них побывал в Жерле — скорее всего Олег Павлович, — то он мог подхватить подземную заразу. Значит, они будут искать помощи у знахарей и колдунов — там, под стенами Верхнего.

— Резонно, — сказала мать. — Я думаю, уже нет нужды ходить всей толпой. Человек семь вполне достаточно. Давайте разделимся: кому очень нужно домой, кто устал — направо, и без обид… — И, когда отряд располовинился, встала. — Значит, так. Идём до вечера по этому следу, с носилками. Если ничего плохого, — она выделила, — не находим, возвращаемся.

Но уже минут через сорок, выскочив из перелеска; спасатели нос к носу столкнулись с большим, человек в сорок, отрядом местных — в основном молодёжи. Увидев землян, абы заворчали и подняли топоры…
Вне времени

Как Санька не без досады выяснил, разворот в субе переносится еще труднее, чем форсированное ускорение (или торможение) с работающим хроновиком. От хроновика наступает полная дезориентация, человек перестаёт понимать, где он и что с ним; некоторые теряют память. Но потом это проходит — достаточно быстро. Здесь же было другое…

Маша говорила потом, что просто испытывала тяжёлый холодный беспредметный страх. И даже ужас. Она затыкала себе рот и всё равно кричала. Барс лежат без сознания. Это стало известно позже.

А Санька был в визибле и всё видел.

Вернее, он галлюцинировал вместе с визиблом. Наверное, что-то похожее происходило с пилотами в радиационных поясах — сам Санька, бывший пилот-«беспредельщик», поясов не боялся, но это был редкий дар.

А основная масса ребят старалась в пояса не попадать, а уж если попали, то — проскакивать их за кратчайшее время. Что-то им там мерещилось, но они никогда не рассказывали, что именно.

Возможно, вот это: пустота, которая смотрит. И тёмная чудовищная изнанка звёзд. Маленькая вселенная и рядом ты — огромный, рыхлый, беспомощный… она вцепляется в тебя и вгрызается в брюхо, как голодная раскалённая крыса. Нора, или труба, или лаз — влетаешь в него, и тебя там намертво заклинивает на каком-то повороте. Бесконечное время, по которому ты раздавлен и размазан. И другое: миг, в котором ты заключён, как доисторический таракан в куске льда. Но в отличие от таракана ты живой и всё понимаешь. И ещё: ты в центре мира, а потом что-то происходит, и тебя выворачивает наизнанку: теперь мир в центре тебя, а ты окружаешь его и понимаешь, что уже ничего не вернётся. И всё время — осознание какой-то кошмарной ошибки. И стыд за свою глупость и беспомощность. И мягкая сладковатая слабость. И