Ульфила

л. Обхватил ручищами — обнял. К Фритиле и еще одному умнику, Сунье, свел, сам рядом на скамью уселся: слушать. Сперва про уборку урожая Меркурин рассказал, оправдывая долгое отсутствие свое. Приехал— то, считай, месяц назад, а навестить только сегодня выбрался. На Валентина жаловаться пытался, но не позволили ему.

Меркурин, не смутясь, о другом заговорил.

Вот где со вниманием, едва ли рот не открыв, выслушали все, чем богаты были закрома меркуриновы. И о красавице Юстине, матери императора и теще императора (Феодосий на дочери ее, на Галле, женился). И о военачальнике Бавде, франке. И об упрямце Амвросии Медиоланском, которого ни императрица с аланской гвардией, ни он сам, Меркурин, всеми уважаемый епископ, одолеть не смогли.

Неудержимо рвались на волю истории эти, что почти месяц без слушателей тосковали, в памяти прокисали. Меркурин говорил и говорил, все остановиться не мог, под конец осип, так что Сунья, смеясь, горячего молока ему дал.

После, как молоко выпито было, и о делах меркуриновых переговорено, о письме от далматинца Иеронима рассказывать начали.

Сперва насторожился Меркурин, ибо этот Иероним был человеком епископа Григория-«наковальни», стало быть, врагом арианства. И уже готов был в бой рвануться драчливый Меркурин, но остановили его: в письме не о том речь.

Иероним, как и положено далматинцу, действительно был изрядным хамом. В Константинополе от него, пожалуй, одного только Григория не коробило. Но учен, что верно, то верно. Суров и неистов. За власы, говорят, аристократку римскую таскал, когда согрешила и каялась неусердно. Перессорился со всеми — сперва в одной столице, потом в другой.

Пока в Риме чудил, папа Дамас его засадил переводить библию на латынь. Иероним людей не любит, он книги любит, ибо книги совершенны и не изменяются, а люди на каждом шагу оступаются, на всякой выбоине хромают.

— А вам-то он зачем письма шлет? — спросил Мерурин. И «усы» белые от молока облизал. — Поучает вас, что ли?

Фритила хмыкнул. И Силена улыбнулся, на Фритилу кивнул: такого поучишь, как бы без зубов потом не остаться. Второго Ульфилы не народилось, чтобы Фритилу учить.

Объяснили Меркурину: Фритиле и Сунье епископ Ульфила труд свой оставил — дальше перелагать на готский боговдохновенные письмена. То завершить, на что Ульфиле не было отпущено времени.

— А с никейцем этим зачем в общение вошли? — ревнуя, спросил Меркурин.

Фритила сказал спокойно:

— В общение с ним никто не входил. Мы не о догматах спорим, а о Тексте и как его переводить на иные языки следует. Епископ Ульфила Текст не искажал и нам не велел. Коли было Слово сказано, Оно на любом языке одинаково звучать должно и смысл иметь единый, а уж как Его людям понимать угодно — за то людям потом и отвечать. Иоанн Константинопольский, которого ромеи Златоустом называют, — на что нашу веру ненавидит, а ульфилин труд не отвергает и готскую библию своим прихожанам читать дозволяет…

Меркурин нахохлился, покраснел. Недоволен был, что кто-то еще себя наследником