Ульфила

ата, к Силене уйти, как и намеревался поначалу, — так, пожалуй, выгонит его Силена. Назад отправит, к семье.

Шел Меркурин на поле за братом своим, в сутулую спину его глядел, на рубаху в потеках соли. С весны общинное поле как на участки нарезали, так обнесли изгородями (к осени снимут). Валентин краем соседского поля, через прорехи в изгородях, нарочно оставленных, к своему участку пошел. Меркурин за ним следом. Оглядел с тоской, как пришли: это же надо, какая прорва

— человек, сколько ему всего надо, чтобы с голоду не помереть…

Валентин ему серп дал, прибавил:

— Жилы себе не обрежь ненароком.

И началась для Меркурина Авксентия Доростольского новая жизнь. Всю страду, пока последний колос не сняли, не отпускал его Валентин. Ночами Меркурин, таясь, плакал — от усталости, от боли в спине и в стертых ладонях; однако исправно делал все, что старший брат велел. Валентин за неумелость брата-епископа не бранил, разъяснял и показывал, если надобность возникала, терпеливый, будто дядька-воспитатель.

И постепенно приучился Меркурин, вслед за матерью, Валентина бояться и слушаться. И не хотел бы — само собой как-то получилось.

Потому однажды, проспав до полудня, вскочил в ужасе: Валентина прогневал! Едва с сеновала не упал. Как же вышло, что не пробудился в урочный час? Брат всегда еще до света поднимался и Меркурина безжалостно пробуждал. Зимой, небось, кушать запросишь? То-то. Так что иди и работай.

Вышел Меркурин на двор. Солнце и вправду высоко стояло, тени совсем короткими были. Валентин на дворе сидел, ладил топорище. Увидел Меркурина — волосы дыбом, соломы полны, в светлых глазах испуг. Усмехнулся Валентин: видать, и на авдеево семя управу найти можно. Спросил как ни в чем не бывало:

— Выспался? Завтракал уже?

Меркурин золотистыми ресницами заморгал. Любо-дорого на бывшего доростольского пастыря поглядеть. Исхудал, скулы торчат, на руках мозоли отвердели (первые дни мать все тряпками раны обвязывала и утешала свое дитя ленивое, к работе не приученное, старшим братом обиженное: не зверь Валентин, он добрый, он о семье заботится).

Махнул рукой старший брат.

— Иди поешь, мать уж настряпала. Да сходи, если охота не пропала, в готское село. Силена, небось, уже слышал, что ты вернулся. Вот и покажись епископу.
* * *

Только сейчас, когда минута выдалась и смог Меркурин по сторонам поглядеть, увидел он, что в горы подбирается осень. Воздух прозрачнее стал, тишиной по-осеннему заволокло. Оттого и отпустил его Валентин, что помощь не нужна более. С остальной работой сам управится, без стонущего братца на горбу.

К готскому селу шел и все чудилось ему, что вот-вот Ульфилу встретит. Что выйдет сейчас Ульфила из-за поворота, волосы светлые, глаза темные, шаг легкий, рука тяжелая — как положит на плечо, так поневоле пригнешься. А Ульфилы больше нет. И могила его в Константинополе осталась, у ромеев, — там и следить за нею, пожалуй, некому будет, если готы-федераты из столицы уйдут.

Епископ Силена и вправду Меркурина ждал.