Ульфила

л. Да и чего, по правде сказать, еще ожидать от далматинца? Всем известно, что Далмация одних только бирюков да хамов порождает.

Валентину про далматинца говорить неинтересно было. Потому потолковал с Силеной о погоде — застанет ли дождь посреди сенокоса? Слухи передал, какие до Македоновки доходили. Поговаривают, будто князь Фритигерн в битве с гуннами изрублен был мечами, так что и тела его не нашли, чтобы достойному погребению предать. Новый князь над теми вези поднялся, именем Аларих. На этого молодого Алариха государь Феодосий не надышится, так лих в сражениях. Не повернул бы только этот Аларих лихость свою против Империи.

Силена вздохнул шумно. И до него недостоверная весть о гибели князя Фритигерна доходила. Жаль, если действительно князь Фритигерн убит и не погребен. Первым из князей готских веру Христову принял — это ли не заслуга? А что лютовал потом над ромеями, так на то и война…

Тут запутался и смутился Силена и поскорей с Валентином прощаться стал.
* * *

И понеслось вскачь беспокойное лето со своими заботами. Как на вторую половину года перевалило — снегом на голову, нежданно— негаданно — Меркурин домой явился.

Лошадка под Меркурином ладная, к седлу узелок с подарками домашним приторочен. Сидит в седле аланском Меркурин развалясь, как кочевник, капюшон серого плаща сбросил, лицо открыл обветренное, ясное. По сторонам поглядел, родное село улыбающимся взором снисходительно обласкал. Он-то, Меркурин, и в Константинополе жил, и в Милане, при императорском дворе принят был. А македоновские — те дальше Августы Траяна не выбирались, да и то немногие.

Заслышав стук копыт, мать вышла. Обмерла: неужто средний сын вернулся? Но подбежать не решилась. Ждала. Больно важной персоной стал ее Меркурин.

Меркурин с лошадки соскочил, к матери приблизился, во весь свой большой рот улыбаясь. Поняла мать — можно. Без слез на шее у сынка-епископа повисла. Меркурин в обе щеки ее расцеловал, подарками одарил — тканью узорной (лет сорок назад бы эту ткань!), кольцом серебряным и малым зеркальцем — от самой императрицы. Любила Юстина, чтобы множили зеркала дивную красоту ее и царских детей. Видала бы мать эту красу!.. Жаль, не задержался в зеркальце образ императрицы, а то подивилась бы матушка меркуринова.

И дети Юстины, как на подбор. Сам Феодосий, государь наш, как супругу свою Флакиллу потерял, так красой той пленился. От царевны Галлы, дочери юстининой, голову потерял, государыней ее сделать вознамерился.

Посреди бедного двора мать меркуринова стояла. И дом давно не белен, и коза-пакостница отвязалась и в огороде озорует. С какого боку ни глянь, бедность подстерегает; только отворотись — тут же вцепится и уже не оторвешь ее от себя.

А от сына имена царские, точно камни драгоценные, так и сыплются, так и сверкают: Юстина, Галла, Феодосий… Совсем ослепла мать от блеска. Ошеломленная богатством даров и бесполезностью их, ткань узорную к груди прижала и так и замерла, рот приоткрыв, точно дурочка. А Меркурин, сыночек, говорит и