Ульфила

а стала?

Ну, конечно, да, выпивал отец. Можно сказать, в последние годы трезвым и не бывал. Да только убийство свободного человека, соседа, дело жуткое. За такое прежде кровью платили. Как у вас, вези, говорится, augo und augin, око за око.

И половину вергельда, за убийство свободного человека положенного, потребовал.

Эвервульф аж подскочил. Глаза выпучил. О вежливости позабыл.

— Да ты, ромей, никак рехнулся! Другой бы еще приплатил за то, что от дармоеда его избавили.

— Мне лошадь покупать, — сказал Валентин невозмутимо. — Нужна лошадь.

— А мне не нужна? — возмутился Эвервульф.

И козу за Авдея предложил.

Валентин подумал немного и согласился. Добавил только:

— И три года бесплатно будешь мне свою лошадь давать. На седмицу в начале весны и на седмицу в середине лета.

Эвервульф Валентина кровопийцей назвал, но видно было, что доволен.

В дом пошли. Авдея помянули, хозяйкиной стряпне должное отдали. Хозяйка эвервульфова, ростом с мужа, на Валентина поглядывала хмуро — козу отдавать жалела. Но ее никто и не спрашивал. Эвервульф под ее взглядом ежился. Это она при Валентине помалкивает, а как уйдет Валентин…

Потому малодушие проявил — вместе с Валентином пошел епископа Силену навестить.

Силена постарел так, как богатыри стареют: кряжист стал, обзавелся крепким брюхом, но в силе утратил совсем немного. Обнял Валентина, о потере его жалея, по плечу хлопнул. О брате спросил, нет ли вестей. Об Ульфиле привычно взгрустнул. Всего-то одним умом не охватишь, а недостаточность ума своего Силена ощущал всегда.

Вот тут письмо доставили. Фритила умствует, ответ сочиняет. Хорошо хоть Фритила по-писаному разбирает. На руки свои поглядел епископ покаянно: такими пальцами стилоса не удержишь.

Валентин на Силену глядел, и тоска его сердце глодала; сам же улыбался.

Силена Валентина спросил, на чем они с Эвервульфом порешили и ладно ли поладили. Узнав о козе, кивнул. Большего Авдей, по правде сказать, и не стоил. Нехристианская мысль, греховная, но все же правда в ней неоспоримая содержится.

Валентин о том письме заговорил. От кого письмо-то? Какие вести содержит?

Силена только рукой махнул. Письмо от монаха одного, далматинца, содержит в себе рассуждения богословские, для Силены не всегда постижимые. Этот далматинец, Иероним, человек учености непревзойденной. Сейчас библию перелагает на латынь.

Ромеям-то завидно стало, что вези Священное Писание на родном языке читают. (Силена, вообще-то, не «читают», а «поют» сказал, ибо для слова «чтение» в языке готском места не нашлось). Только трудно было ромеям второго Ульфилу сыскать — своего, ромейского. Вроде, этот Иероним нашему Ульфиле ровня. Вроде бы, дар ему дан — с языка на язык Слово водить. Но только Ульфила, муж блаженный и труженик неустанный, с людьми жил и для людей, а Иероним все от людей хоронится, сперва в монастыре обитал, теперь, говорят, и вовсе в пещере засел. И льва ручного нарочно завел, чтобы никто в ту пещеру носа не совал, его, Иеронима, не тревожил.