Ульфила

аким обиженным. На Валентина поглядела с робостью — как, можно ли поплакать по отцу детей ее? И Валентин позволил: плачь, мать!

Закричала мать жалобно, тоненько; слезы же к ней так и не пришли.
* * *

Хоронили Авдея быстро и безрадостно. Авдей бы недоволен такими похоронами остался. Вина почти не было, угощенья и того меньше. И все спешили от покойника отделаться, ибо работа не ждала. Ни смеха тебе, ни рассказов о героических деяниях, умершим совершенных. Ни драки под конец пиршества, ни костей переломанных, ни девок-рабынь перепорченных, чтобы девять месяцев спустя народилось бы несколько новых Авдеев. Ничего такого интересного не случилось.

Пробовали было соседи помянуть этого Авдея, но толком ничего так и не вспомнили. Ну, сарайку сломал соседу (с козой по пьяному делу бороться затеял). Другому соседу помогал бревна таскать, уронил бревно и пальцы на ноге тому соседу сломал — долго еще тот хромал. И другие воспоминания в том же роде были.

Только мать-хозяйка, вздохнув тяжко, всей утробой своей, проговорила:

— Все же он добрый был. Да вот и сына среднего, Меркурина— то, в люди вывести сумел.

— Не он Меркурина в люди вывел, — сердито возразил Валентин, — а епископ Ульфила.

При этом имени многие крестом себя осенили — чтили память епископа.

Пристыженная, мать опустила голову. Прошептала упрямо:

— Он добрый был.

Сын только плечами пожал. Встал, ладонями по столу хлопнул:

— Завтра рано вставать, — только и сказал.

Все с ним согласились. Действительно, вставать чуть свет. И разошлись соседи авдеевы.
* * *

Пока страда не минула, о смерти сельского пьяницы Авдея и не вспоминали. Как не было Авдея.

Но вот полегчало немного, выдался день, когда и спину разогнуть было можно, и отправился Валентин в готское село — лошадь Герменгильду возвращать. Шел к готам-соседям, а сам думку одну затаил.

Авдея-то в готском селе убили. Стало быть, и о смерти его судить по законам готским будут. А по закону этому так выходило, что заплатить Эвервульф должен за убийство. Полновесный вергельд за Авдея, конечно, не возьмешь — стар был Авдей и не годился в работники. Да и разорять Эвервульфа — себя позорить. Однако ж с паршивой овцы хоть шерсти клок. И пока к селу по наезженной дороге шагал, все больше в мыслях своих укреплялся. Пусть хоть смертью пользу Авдей принесет.

А вези, оказывается, у себя в деревне о том же думали. Что Силена Эвервульфа каяться заставил, от того семейству авдееву проку мало. Да и сам Эвервульф понимал, что одним покаянием не отделается. Конечно, Валентин — ромей. Но все же сосед близкий. Как ни верти, а заплатить придется. Не щенка ведь приблудного убил, свободного человека зарезал у себя на дворе. Послал проклятье Авдею: ввел-таки в грех и разорение!

Когда Валентин к Эвервульфу на двор вошел, тот ждал уже. Уселись под тем самым деревом, где Авдей мертвый лежал, и торговаться начали.

Отец — потеря, конечно, невозместимая, но таков ли Авдей был работник, чтобы утрата его для хозяйства разорительна