Тотем Козерога

— Молодой человек, — сказала одна. — Давайте поговорим о боге!

Вторая достала из сумки целую пачку ярких бумажек, протянула мне. Я глянул с

профессиональным интересом, улыбнулся. Секты не жалеют денег на хорошую печать,

бумагу, оформление. Только с агентами прогадали. Если б выпустили на улицы

длинноногих пышногрудых девиц одетых в мини, то охочих поговорить о господе

стало гораздо больше.

— А зачем о нем говорить? — хмыкнул я.

Взял рекламу, скользнул взглядом по утопичным картинам рая на земле. Примитивно:

зеленые заросли, детишки и зверье, радостные лица взрослых — мол, свезло так

свезло, вступи в секту и будешь с нами. Хотя и тут приврали. Актеры чересчур

красивые, видно — модели или кинозвезды. Морщинки и прыщики старательно затерты

«фотошопом»… Переборщили, надо ближе к реальности, к жизни.

Одна старушка уперла руки в бока, сверкнула глазами и проскрипела:

— Ну как же, молодой человек! Вы не веруете в бога?

Я поморщился — бабушки наловчились в искусстве ораторства. Таких не

переговоришь. Чем-то сродни тем пробивным парням, что бегают по квартирам и

предлагают купить набор пластиковых ложек или неработающий кухонный комбайн «по

смешной цене».

— Тут очевидно логическая ошибка, — произнес я.

Та, что обвинила в неверии, скрипнула зубами, глянула с негодованием. Вторая

робко улыбнулась. За спиной подруги развела руками, чуть ли не присела:

«Простите, простите… работа такая, в секте кушать не дадут. А то и на улицу

выгонят, дом давно отписан в собственность общины…»

— Надюша, — умоляюще и робко сказала она. — Молодой человек не желает слушать. У

него своих проблем полно. Давай оставим…

— Нет! — фыркнула первая, посмотрела на меня с вызовом. — Какая ошибка?

— Ведь бог есть? — спросил я.

— Конечно, есть!

— Тогда зачем в него верить? — произнес я с ехидцей. — Верят в несуществующее. А

бог есть. И говорить… Держу пари — господа замучила икота…

Старушка побагровела, сжала кулаки и прошипела:

— Покайся безбожник! Покайся! И у тебя останется шанс!

— Шанс для чего? — усмехнулся я, указал пальцем на обложку книжечки. — Попасть в

зоопарк? Увольте. В аду теплее и компания веселая.

Бабушка распахнула рот, чтобы выдать очередную гневную тираду. Но напарница

ухватила за руку, потащила прочь. Зашептала на ухо, морщась с досадой. Первая

кивнула, неохотно дала себя увести. Обернулась, рявкнула напоследок:

— Ты будешь гореть в аду!

Я усмехнулся в ответ как можно светлей и чище, помахал рукой. Отвечать нельзя –

сразу вернется, с пеной у рта начнет доказывать правоту. И опять проиграет.

Фанатику трудно вдолбить жизненное, прикладное. Но поиздеваться можно. Хотя

удовольствие весьма сомнительное.

Любопытство заставило присмотреться к уходящим старушкам. Вокруг злой и гневной

— чистейшее белое сияние, яростное и горячее. А та, что сговорчивей и проще –

сгусток концентрированного мрака, холодного и глубокого как космос. В глазах

мигнуло, словно сменились линзы на приборе ночного видения. Дыхание перехватило.

Парк исчез. Вместо него — бескрайняя серая равнина с островками желтой чахлой

растительности. Первая старушка превратилась в прекрасную молодую

деву-воительницу с пламенеющим мечом в руке и гривой густых волос. На спине

крылья сотканные из солнечного света, сочное красивое тело укрыто пластинами

прочнейших доспехов. А вторая — нечто невообразимо мерзкое, слизистое и

мохнатое. Из шишковатой бурой туши торчали короткие лапы, на спине — шипастый

гребень. Голова длинная как у крокодила, из зубастой пасти стекал дымящийся яд…

«Правильно говорят, — подумал я с содроганием. — Порой ангелы и демоны ходят

рука об руку. Но мы не замечаем, видим лишь поверхностное… Однако, пора

прекращать играться со зрением. А то насмотрюсь, ночью кошмары замучают».

Послышались шаркающие шаги, стук чего-то твердого об асфальт. Обернулся и увидел

маленького сухого мужчину с тростью в руке. Лет пятидесяти-шестидесяти на вид,

но уже дряхлый, заморенный. Худой череп обтягивала пергаментная кожа. На голове

жалкие остатки растительности. Это компенсировала жиденькая козлиная бороденка.

Щеки худые, впалые. Мордочка… лицом просто не назовешь… мордочка лисья, хитрая и

зловредная. Маленькие черные глазки быстро-быстро бегали по сторонам, пытались

поймать и ухватить окружающее. Тонкие губы искривлены в жалостливой улыбке,

словно говоря: «Я маленький человек, не обижайте меня». Одет в старый вышедший

из моды костюм гадостного бежевого цвета, стоптанные туфли с острыми носками.

Мужчина на ходу охал, кряхтел и сопел. Углядев меня, заторопился, резко свернул.

— Молодой человек, позволите присесть уставшему прохожему? — вежливо осведомился

мужчина, изобразил на лице приветливую улыбку.

Я кивнул и подвинулся. Не скажешь же — вали отсюда, хочу побыть в одиночестве.

Воспитание, этикет — коварнейшие ловушки. Частенько заставляют совершать то,

чего не желаешь.

Мужчина слащаво улыбнулся и осторожно присел на краешек скамейки. Запыхтел,

устраиваясь поудобнее. Пару минут сидел молча, размышляя над чем-то своим. Но я

ощутил, что внимание незнакомца сосредоточенно исключительно на мне.

Насторожился и приготовился к отпору.

— Весна — чудеснейшее время года, — проскрипел мужчина, принял одухотворенный и

мечтательный вид. — Все оживает, цикл возрождения повторяется. Очень символично,

не находите?

— Нахожу, — буркнул я довольно сухо, давая знать, что не настроен на светскую

беседу. Добавил нехотя: — Весна…

Неизвестный не обратил на тон внимания, расцвел, будто майская роза. Живо

повернулся, затараторил:

— Да-да, как я вас понимаю, молодой человек. Кстати, позвольте представиться –

Платон Варламович. Академик, историк и просто ценитель прекрасного.

— Александр, — проворчал я. С неудовольствием понял, что попался. Беседа начата,

имена раскрыты. Теперь будет хамством просто встать и уйти.

— Очень приятно! — любезно произнес Платон.

Протянул маленькую ладонь. Я глянул искоса: рука сухая как птичья лапка, темная

и шершавая, вся в синеватых переплетениях вен. Пальцы узловатые, хваткие, ногти

длинные, кое-где обломанные, с ободками грязи. Неряха. Но пришлось пожать.

Платон ухватил мою ладонь, потрусил в воздухе.

Я попытался выдернуть руку. Ощущение неприятное: как в капкан попал. Академик

удержал, спросил доверительно:

— Тоже любуетесь городом, Саша? Погодка чудо как хороша. Грех не погреться на

солнышке.

— Ага, любуюсь, — ответил я.

С усилием выдернул ладонь из клещей Платона. Историк опять не обратил внимания,

с вдохновением и пламенем в глазах принялся вещать:

— Да, красота спасет мир! Ведь вызывает только положительные эмоции. Человек,

живущий среди прекрасного, не думает о войнах, об убийстве себе подобных. Душа

чиста, наполнена любовью к сущему…

Отвернувшись, я скрестил руки на груди, закинул ногу на ногу. Постарался

смотреть куда угодно, но не на академика. Простейшая жестикуляция. Даже человек,

не знакомый с опусами психологов, чувствует — собеседник закрылся, не

воспринимает сказанное, ему не интересно… Платон заливался соловьем, со вкусом

рассуждал о великом: красоте, мироздании, судьбах бытия. Тарахтел без умолку,

неутомимый и словоохотливый. Совершенно не обращал внимания на отсутствие

должной реакции. А я сидел и с раздражением придумывал повод, чтобы уйти. Ясно

же — мужичок дорвался до общения. Теперь не отпустит, пока не изольет душу, не

поведает мысли, чаяния, надежды. Потом начнет вспоминать, расскажет о молодости,

нравах и культуре. Таким наплевать, что говорить: лишь бы найти свободные уши и