Магистериум морум (СИ)

***

Борн смотрел, как прыгает среди оборванцев разряженный старенький магистр, но было ему уже совсем не смешно. Грудь давило всё явственней и не давало дышать. Хорошо хоть инкуб, как вполне Адское создание, мог вообще не дышать лёгкими, только кожей. Да и средоточие огня, что заменяло ему кровь, долго хранило в себе всё нужное.

Неожиданно пахнуло серой, и Борн вскочил. В Срединном мире, он знал, рядом с ним не было никого, как не было и в Аду под ним, но между мирами инкуб увидел вдруг сияющую тропу.

– ИДИ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ЯВИЛСЯ ТЕБЕ ЗДЕСЬ! – раздался в его ушах сладкий голос, который он не спутал бы ни с каким иным.

И Борн поднялся и сделал шаг в междумирье: магическое пространство, раздвинуть которое было доступно лишь самым грозным и сильным демонам. Он знал, что выходит на дорогу, с которой самому не сойти.

Борн не был тем, кому пространство покорялось безоговорочно, чтобы пропускать его между своими кожами. Он лишь слыхал, что это возможно. И даже по зову створки миров пропускали его с трудом.

Инкуб шёл, ощущая боль от каждого шага. Сияющая кровь его проступала от усилий сквозь поры тела. Но демон упорно протискивался вперёд.

Он не мог допустить, чтобы Сатана сам явился на остров Гартин и разрушил его. Идя вперёд, инкуб закрывал своею спиною путь. И Сатана тоже знал это.

– Глупец, – сказал он.

И Борн, наконец, увидел Изменчивого.

Он был похож на клубок личин, что менялись ежесекундно, а личины эти были сотканы из языков тёмного пламени.

Сила его была в изменчивости, как и слабость. Каждому Сатана являлся таким, каков был смотрящий на него. Он не создавал, но копировал и отражал любую природу. Постепенно искажая её, выворачивая наизнанку, играя ею.

Потому вид Сатаны и не раздавил Борна, словно букашку. И потому же в игре его личин не было сейчас гнева. Сатана лишь отражал. Его сдерживала пока удивительная натура демона, способного к сочувствию и терпению. Он играл с новой маской, пробовал её на себя.

Однако всё это не делало Изменчивого ни на каплю добрее, чем он был. Сатана отражал Борна, но и оставался собой.

– Я легко открою закрытый тобою путь жертвой! – улыбнулся он.

Внутренним зрением Борн увидел, как фигура мэтра Тибо поднимается над мостом, дёргается… и... зависает в бессилии преодолеть его. Всё верно: человек не равен демону, он не сможет открыть путь, закрытый тем, кто иначе устроен.

– Тебе трудно будет найти жертву, равновесную мне, – сказал инкуб, не хвалясь, просто напоминая, что сам он растёт корнями из древней и сильной бунтарской семьи Хробо, демоны которой не отступали пред Сатаной и раньше.

– Да, – согласился Изменчивый. – Ты – давний и верный смутьян.

Он рассмеялся, и смех его рассыпался звоном монет.

– Но ты мне наскучил, – продолжал он, пока части его смеялись. – Зачем ты полез в мир людей, который я создал игрушкой себе?

Создал? Борн нахмурился.

Да, так говорили в Аду. Но Борн помнил, что обращался к наблюдениям за людьми и раньше, до того, как был заключён Договор. Мельком, но он помнил – люди существовали уже тогда. Однако спорить у него не было сил. Инкуб ощущал, что его лёгкая «кровь» буквально вскипает внутри.

Борн прикрыл глаза ладонями – сосуды лопались, он не успевал возрождать плоть, чтобы видеть. Но размышлять-то он мог.

Мало ли что там рассказывают в Аду! Сатана просто не сумел бы создать человеческий мир! Хотя бы потому, что в нём есть книги, написанные на языках, устаревших задолго до времени этого мнимого «создания»!

Он встряхнул головой. Всё забылось у людей. Никто не рискнул даже записать, что было тогда. Разве что песни… Но ведь он-то… Он – помнит!

– Плачущие, – прошептал инкуб.

– Что? – удивился Сатана.

– Я понял: плёрезы – это плачущие, – прошептал Борн. – Ты лжёшь мне сейчас. Ты не способен создать мир!

– Не твоего ума дело!!!

Изомирье содрогнулось. Нет, будучи демоном, так же, как и Борн не способным лгать, обвинения во лжи Изменчивый принимал, как лесть, но Борн обвинил его не в игре словами, а в лживом деянии!

Тело инкуба испытывало адские муки, но он нашёл силы улыбаться. Он понял, почему Сатана сам себя назвал отцом лжи. Он изобрёл новый её вид, присвоив себе целый мир. Соткав паутину лжи, в которую уловил его! Сам он не смог создать ничего!

– Мир людей мой! Убирайся! – закричал Изменчивый.

И он кричал так, словно у него не было власти изгнать Борна. Так ведь и верно: кто может изгнать изгоя?

Борн прислушался к себе. Выпрямился, хоть всё в нём ощущало страшное давление междумирья, даже кости его стонали и гнулись.

– Я не подотчётен даже тебе! – прошептал он. И крикнул. – Убирайся сам! Прочь! Это моя земля! Здесь мой сын!

Языки пламени, из которых складывался облик Сатаны, переплелись и опять отразили уже изменившегося Борна.

– О, таким ты мне нравишься больше! – усмехнулся Сатана. – Но мятежный ум в тебе развился слишком поздно. Прочь, неудачливое дитя! У меня теперь другие игрушки!

Изменчивый надменно полыхнул языками пламени и исчез. И тут же пространство междумирья сжалось, сдавливая инкуба в смертельные тиски.

***

Фабиусу снился сон: магический кристалл вибрировал на его груди, раскаляясь и разламывая пространство.

Он увидел совсем рядом Грабуса Извирского, главу Совета Магистериума, а где-то вдалеке – трёх других магов – придержателей Закона – Кебеструса Рабуйётта, желтолицего и хитрого, как лиса, Икарбаруса Асекского Белейшего, красивого седого старика, глуповатого, но знающего все законы на память, Тогуса Твёрдого, самого молодого и воинственного из высших магов. Лица всех четверых были напряжены и испуганы.

И тут же Фабиус услыхал настоящий глас Сатаны, от которого сотряслась земля и огромные волны поднялись на реке.

Магистр вздрогнул и проснулся.

Он сидел в некогда любимом, а теперь сосланным в подвал кресле, обтянутом облезлой бараньей шкурой. Он понял это наощупь.

В подвале было душно и очень темно. Борн ушёл, и только сейчас маг осознал, что ночью бродили они с ним без свечей, демон сам источал весь необходимый свет.

Магистр облизал губы и ощутил, что язык его скользит кинжалом по наждачному камню. Голова раскалывалась то ли от дурного сна, то ли от выпитого накануне.

Фабиус хотел прошептать заклинание, зажигающее свечи, но вспомнил вдруг сказанное Борном во всей удивительной боли и ясности и… зажмурился. И создал перед закрытыми глазами образы свечей, пылающих в подсвечнике на столе.

Открыл глаза, уже понимая, что свечи горят. Но радости от содеянного он не ощутил, лишь глаза его заслезились, а мозг прошил новый удар боли.

«Прочь, морок! Голова не болит! – сказал себе маг. – Нет, надо иначе... Надо заставить себя забыть про боль и ощутить ту, утреннюю, лёгкость…»

Он вспомнил бурунчики на стальной воде Неясыти, сырой пронизывающий ветер с холмов, дающий ясность уму, и в голове у него тоже прояснилось.

«Вот так, – сказал он сам себе. – Вот так ты, Фабиус, магистр Ренгский, прожил шесть человеческих жизней и понял, наконец, кто ты есть. А есть ты – низкая тварь. Мерзкое и безобразное порождение людских ошибок и суеверий. И церковь Сатаны плачет по ночам о твоей душе. Так встань же и иди».

И магистр Фабиус встал. И пошёл из подвала, запнувшись пару раз на ступенях, потому что прояснилась только голова, а тело всё ещё ныло и просило покоя. Магия – половинчата. Так уж она устроена, что решает лишь заданные задачи, а вернуть лёгкость членам Фабиус позабыл.

И тут подземелье встряхнуло.

Фабиус в раздражении всё-таки пробормотал заклятие, возвращающее ясность и уму, и телу, но тряска продолжалась.

Да что творится-то? Где Борн?

Во дворе выла собака. Земля ахала и вздрагивала под ногами, как шкура огромной лошади. Пахло серой. Небо было чёрно-синим, с тёмными полотнищами туч, лишь в зените пыльным светильником теплилось солнце.