Тысяча и один призрак

лона, перерезали нам отступление и окружили нас со всех сторон.

Положение было опасное. Однако же, привыкшая с детства к сценам войны, я следила за всем и не упускала из виду ни одной подробности.

Все эти люди, одетые в овечьи шкуры, носили громадные круглые шляпы, украшенные живыми цветами, какие носят венгры. У всех были длинные турецкие ружья, которыми они после каждого выстрела размахивали и испускали при этом дикие крики; у каждого за поясом были кривая сабля и пара пистолетов.

Их предводитель был молодой человек, едва достигший двадцати двух лет, бледный, с продолговатыми черными глазами, длинными вьющимися волосами, ниспадавшими на плечи. На нем был молдавский костюм, отделанный мехом и стянутый у талии шарфом с золотыми и шелковыми полосами. В его руке сверкала кривая сабля, а за поясом блестели четыре пистолета. Во время схватки он испускал хриплые и невнятные звуки, не похожие на какой-либо человеческий язык, и, однако, им он отдавал приказания, и люди повиновались его крикам. Они бросались ничком на землю, чтобы избежать выстрелов наших солдат, поднимались, чтобы стрелять. Они убивали тех, кто еще стоял, добивали раненых и превратили схватку в бойню.

Две трети моих защитников пали на моих глазах один за другим. Четверо еще держались; они сдвинулись около меня и не просили пощады, так как знали, что не получат ее, и думали только об одном — продать свою жизнь как можно дороже.

Тогда молодой предводитель испустил крик более выразительный, чем прежние, и направил свою саблю на нас. Вероятно, он дал приказание расстрелять последнюю группу, всех оставшихся вместе, потому что длинные молдавские ружья сразу опустились.

Я поняла, что настал наш последний час. Я подняла глаза и руки к небу с последней мольбой и ждала смерти.

В эту минуту я увидела молодого человека, который не спустился, а скорее бросился с горы, перепрыгивая со скалы на скалу. Он остановился на высоком камне, который господствовал над всей этой сценой, и стоял на нем, как статуя на пьедестале. Он протянул руку к полю битвы и произнес одно лишь слово:

Довольно.

При звуке этого голоса глаза всех устремились наверх, и казалось, что все повинуются новому повелителю. Только один разбойник положил ружье на плечо и выстрелил.

Один из наших людей испустил стон, пуля пронзила его левую руку.

Он повернулся, чтобы броситься на того, кто ранил его, но прежде чем лошадь сделала четыре шага, над нами блеснул огонь, и голова ослушавшегося разбойника скатилась, разбитая пулей.

Пережить столько волнений было выше моих сил, и я упала в обморок. Когда я пришла в себя, я лежала на траве; голова моя покоилась на коленях мужчины. Я видела только его белую руку, всю в кольцах, обнявшую меня за талию, а передо мной стоял, скрестив руки, с саблей под мышкой молодой молдавский предводитель, который командовал нападением на нас.

— Костаки, — сказал по-французски властным голосом тот, кто поддерживал меня, — вы сейчас же уведите ваших людей, а мне предоставите заботу