Тысяча и один призрак

ка. Крестьяне и дворяне убегают в церковь к святому кресту и святым мощам — единственному прибежищу против мучающих их злых духов.

Но и там налицо две стихии, еще более страшные, еще более озлобленные и неумолимые — это тирания и свобода.

В 1825 году между Россией и Польшей разгорелась такая борьба, во время которой кровь народа истощается, как часто истощается кровь семьи.

Мой отец и два моих брата восстали против нового царя и присоединились к восстанию под знаменем польской независимости, под знаменем, всегда подавляемым и всегда вновь воскресающим.

Однажды я узнала, что мой младший брат убит; на другой день мне сообщили, что мой старший брат смертельно ранен; наконец, после целого дня пальбы из пушек, к которой я с ужасом прислушивалась и которая раздавалась все ближе и ближе, явился мой отец с сотней всадников — это все, что осталось от тех трех тысяч человек, которыми он командовал.

Он заперся в нашем замке с намерением погибнуть под его развалинами.

Отец мой ничуть не боялся за себя, но дрожал за меня.

И в самом деле, по отношению к отцу речь шла только о смерти, так как он не отдался бы живым в руки врагов, меня же ожидали рабство, бесчестие, позор.

Из сотни оставшихся людей отец выбрал десять, призвал управляющего, отдал ему все наше золото и все наши драгоценности и, вспомнив, что во время второго раздела Польши моя мать, будучи почти еще ребенком, нашла убежище в неприступном монастыре Сагастру в Карпатских горах, приказал ему проводить меня в этот монастырь, не сомневаясь в том, что если монастырь оказал гостеприимство матери, то он не откажет в нем и дочери.

Хотя отец меня сильно любил, но прощание со мной не было продолжительно: русские должны были, по всей вероятности, появиться завтра возле замка, и нельзя было терять времени.

Я поспешно одела амазонку, которую надевала обыкновенно, когда сопровождала братьев на охоту.

Для меня оседлали самую надежную лошадь, отец опустил в сумки для пистолетов свои собственные пистолеты образцовой тульской работы, обнял меня и распорядился двинуться в путь.

В течение ночи и следующего дня мы сделали двадцать миль, следуя по берегам одной из тех рек без названия, которые впадают в Вислу. После этого первого двойного этапа мы были уже вне опасности от нападения на нас русских.

При первых лучах солнца мы увидели освещенные снежные вершины Карпатских гор.

К концу следующего дня мы добрались до их подошвы. Наконец, на третий день, утром, мы вступили в одно из их ущелий.

Наши Карпатские горы совершенно не похожи на ваши культурные горы Запада. Тут перед вами восстает во всем своем величии все то, что природа имеет своеобразного и грандиозного. Их грозные вершины теряются в облаках, покрытые белым снегом; их громадные сосновые леса отражаются в гладкой зеркальной поверхности озер, похожих на моря. На этих озерах никогда не носилась лодка, их хрустальную поверхность никогда не мутила сеть рыбака; вода в них глубока, как лазурь неба. Редко, редко раздается там голос