Тысяча и один призрак

сталкиваться с шайками молдавских разбойников.

Однако мы продвигались. Мы пропутешествовали уже десять дней без приключений. Мы могли уже видеть вершину горы Пион, превышающую вершины всех этих соседних гор; на ее южном склоне находился монастырь Сагастру, в который я направлялась. Прошло еще три дня, и мы приехали.

Стоял конец июля. Был жаркий день, около четырех часов, и мы с громадным наслаждением вдыхали первую вечернюю прохладу. Мы проехали развалины башни Нианцо. Мы спустились в равнину, которую давно видели из ущелья. Мы могли уже оттуда следить за течением Бистрицы, берега которой испещрены красными и белыми цветами. Мы ехали по краям пропасти, на дне которой текла река, которая здесь пока еще была потоком. Наши лошади двигались парами из-за узости дороги.

Впереди ехал наш проводник, наклонившись сбоку над лошадью. Он пел монотонную песню славян Далматского побережья Адриатики, к словам которой я прислушивалась с особенным интересом.

Певец вместе с тем был и поэтом. То была горная песнь, полная печали и мрачной простоты, и ее мог петь только горец.

Вот слова этой песни:

На болоте Ставиля

безмолвье царит,

Там злого разбойника

тело лежит.

Скрывая от кроткой Марии,

Он грабил, он жег, разрушая;

Он честных сынов Иллирии

В пустынных горах убивал.

Его сердце пронзил

злой свинец ураганом.

И острым изранена

грудь ятаганом.

Три дня протекло. Над землей

Три раза уж солнце всходило.

И труп под печальной сосной

Три раза оно осветило.

И чудо! Четвертая ночь

лишь прошла

Из ран вдруг горячая

кровь потекла.

Уж очи его голубые

Не взглянут на радостный мир.

Но ожили мысли в нем злые…

Бежим! Тот разбойник — вампир!

Горе тем, кто к болоту

Ставиля попил.

От трупа бежит

даже жадный шакал,

И коршун зловещий летит

К горе с обнаженной вершиной.

И вечно безмолвье царит

Над мрачной и дикой трясиной.

Вдруг раздался ружейный выстрел. Просвистела пуля. Песня оборвалась, и проводник, убитый наповал, скатился в пропасть, лошадь же его остановилась, вздрагивая и вытягивая свою умную голову к пропасти, в которой исчез ее хозяин.

В то же время раздался сильный крик, и со склона гор появилось тридцать разбойников, которые окружили нас.

Все схватились за оружие. Сопровождавшие меня старые солдаты, хотя и застигнутые врасплох, но привыкшие к перестрелке, не испугались и ответили выстрелами. Я показала пример, схватила пистолет и, понимая невыгодность нашей позиции, закричала: «Вперед!» и пришпорила лошадь, которая понеслась по направлению к равнине.

Но мы имели дело с горцами, перепрыгивавшими со скалы на скалу, как настоящие демоны преисподней; они стреляли, сохраняя занятую ими на склоне позицию.

К тому же они предвидели наш маневр. Там, где дорога становилась шире, на выступе горы нас поджидал молодой человек во главе десятка всадников. Заметив нас, они пустили лошадей галопом и напали с фронта. Те же, которые нас преследовали, бросились с горного склона,