Кастор Прайд. Хохот шута (СИ)

   Весь невыносимо долгий день я шел по унылому, одинаково-гнетущему болотному пейзажу, очень при этом надеясь, что выбрал именно то направление, которое вновь выведет меня под зелень бескрайних крон Великого леса. Это была скользкая, грязная и отменно скучная дорога.

   Меня никогда особенно не тяготило одиночество. Но здесь, среди тоскующих болот, в монотонно засыпающих пределах со всех сторон укутанных ленивой тишиной... Здесь мне как никогда хотелось перекинуться с кем-нибудь хотя бы парой пустых слов. Здесь до рези заблудившегося сердца падала вся безраздельная тяжесть невольного одиночества.

   Я шел и вспоминал, как лет пять назад, на одной из дальних степных дорог повстречал странного аскета с мягкими движениями и прощающим взглядом. Он был ни стар, ни излишне набожен и ни разу не разочарован в жизни. И, тем не менее, он жил абсолютно один, изредка выбираясь в ближайшую деревню за продуктами. У нас тогда состоялся интересный разговор, который я запомнил почти дословно.

   - Мы все так страшимся одиночества, - говорил он мне, неспешно покуривая самодельную трубку. - Страшимся как самой ужасной кары. Страшимся жить и умирать одному. И поверь! Сто из ста скажут, что я несчастный, проклятый богами безумец. И поверь вновь! Сто из ста ошибутся, - он широко улыбнулся. - Потому что мне хорошо. Потому что иду лишь туда, куда хочу я сам. Потому что могу не оборачиваться, не лгать и не платить долги.

   - Но в чем смысл этой жизни? - я явно оказался в упомянутой сотне. - В чем смысл провожать день за днем и не вспоминать о друзьях, врагах, женщинах? О детях, в конце концов? Разве тебе никогда не хотелось иметь детей, скиталец?!

   - Конечно, хотелось, - ни тени не упало на его спокойное лицо. - И я не говорю, что это простой и бесспорный выбор. И я никого никогда не позову пройти моей дорогой, - он лукаво усмехнулся. - Она слишком легка, чересчур равнодушна и конечно более чем молчалива.

   - Легка?

   - Легче света.

   - Но почему?

   - Потому что ты не спрашиваешь и не запрещаешь, не обретаешь и не теряешь. Потому что нечем дорожить и некого бояться. А главное, - если я захочу уйти, то... - он весело подмигнул. - Правильно. Я уйду. А ты?

   Я? Я не ответил тогда. Вместо этого я оглушающе расхохотался и вонзил шпоры в давно уже застоявшегося коня. Я мчался к друзьям, врагам и женщинам. К страстям, порокам и авантюрам. А он оставался в компании звезд, костра и ветра. Оставался один для того, чтобы быть счастливым. Для того чтобы быть свободным. Чтобы было легко. Легче света.

   Я не поверил ему тогда и не поверю сейчас, когда мои ноги по колено погружаются в жадную топь, и никто не поможет, если они вдруг не удовлетворятся этой глубиной. Так пускай мне поможет хотя бы это неверие.

   Меня хватило ещё на пару часов, после чего я буквально упал на первый подвернувшийся клочок грязной земли. Разводить костер было банально не из чего, так что согреться я решил с помощью верной трубки и пары давних воспоминаний. Вариант, как говориться для бедных.

   Я только закончил первую трубку и начал третье воспоминание, как возвращающуюся на стражу ночь озарила тонкая, изящная фигура. На моем усталом лице появилась глупая, мальчишеская улыбка. Этот силуэт я узнал бы даже в подгорной тьме, с завязанными глазами и прибитым к месяцу сердцем.

   Кайлин шла, а я думал о том, насколько же она красива. Красива той редкой, недоступной большинству женщин красотой, которую равно жаждешь увидеть и в постели и на иконе. И ты как дурак желаешь икону и поклоняешься ложу.

   Как всегда сердце на миг сковала тоска. Тоска о странной, безумной любви к женщине-фантазии, женщине-призраку, женщине-мечте. Да, это была та самая шутка, перед которой склонил голову сам Черный шут. Склонил и до сих пор не смеет её поднять.

   Наша первая встреча. Её ласковая усмешка, кроткий и в то же время сильный взгляд. Её легкие, чуть властные руки. Мудрые глаза юной, но старательной богини. Безмятежный голос, ленивый водопад густых волос. Светлый смех, подобный небесной флейте. И бескорыстная щедрость, с которой она дарила себя мне, - разбойнику, убийце, давно позабывшему, что такое любовь.

   Наш первый поцелуй. Никогда еще я не пил столько сладкого, обжигающего меда. Никогда, даже в самых искушенных объятиях я не испытывал такого блаженства. Словно весенний дождь смывал кровь и грязь с моей загубленной души. И я не мог оторваться, не мог насытиться этими нежными волшебными губами. И я клялся, что умру за ещё один поцелуй.

   А потом, как плетью, - первая разлука. И страшное осознание того, что она больше не придет. Что все это привиделось мне в какой-то прекрасной и жестокой грезе. И я не находил спасения ни в вине, ни в женщинах, ни в схватке. Великий Диос, да я почти начал молиться утром Валоту, а ночью Погонщику. Мне было все равно кому служить за её долгий, спасительный взор.

   Она пришла, когда я уже почти разучился смеяться. Она что-то говорила, а я не слушал, не шевелился, просто смотрел ошалевшими от счастья глазами, ужасаясь от мысли, что она сейчас исчезнет. Но она не исчезла. Она мягко сжала мою дрожащую руку и насмешливо улыбнулась. А я припал к её прохладной ладони, покрывая поцелуями, вдыхая аромат спелой смородины и неистово смеясь, вознося этим смехом хвалы всем, кто желал их услышать.

   Немало времени прошло, пока я, наконец, стал задумываться, кто она, откуда она приходит и куда уходит. С Барги в этом плане было гораздо проще. В его случае мне было абсолютно плевать на его перемещения. Он появлялся тогда, когда можно было хорошо посмеяться, и этого было довольно.

   Но смеяться с видением это одно, а вот любить... Любить искренне, жадно, до боли, до беспамятства. Любить и знать, что любишь дым, который рассеется с первым омертвляющим блеском состаренной луны. Не желая этого знать. Мечтая о медовых губах, смородиновых волосах, ныряя в бездну затмевающих небо глаз, не смея оторваться от бархатной кожи, слыша волшебный, опьяняющий голос.

   - Не спишь, Кас?

   - Ты прогонишь любой сон, Кайли.

   - Без жалости, - она засмеялась, увлекая в свой чистый, нездешний смех. - Как твоя дорога?

   - Все не кончается, - я опустошенно вздохнул.

   - Пусть не кончается никогда, - она была так близко и так далеко. - Верно?

   - Если с тобой, то никогда, - я встал ей навстречу. - Если без тебя, то она уже закончилась.

   - Не сегодня, - она открыла манящие губы.

   - Не сегодня, - я сделал шаг вперед.

   Когда я, наконец, оторвался от её дурманящего рта, было уже совсем темно. Ржавые болота неспешно погружались в ночную дремоту, изредка отвлекаясь на неразборчивый шум своих до невежества неспокойных обитателей. Мои руки боялись подняться с перины её волос, но Кайлин мягко отстранилась, и мне пришлось оставить на ней лишь свой ослабевший взгляд.

   В мои влюбленные мысли на миг ворвалось дикое, обрамленное седым ореолом лицо Искайн Сиано. Почему она ещё не пришла? Почему не забрала свое и не выполнила обещанного. Почему я ещё не с ней, не с Кайлин? Почему она все ещё так далека от меня? Где ты, ведьма? Неужели даже ты не смеешь вступать в эти чужие для тебя пределы?

   Я буду ждать тебя фея. Ждать, как осень ждет весну, как ночь ждет зарю, как война ждет мира. Я дождусь, и ты отведешь меня к лазури этих глаз, к ласке этих рук, к свету этого сердца. И плевать, что это будет на краю мира или в иных мирах. Плевать скольких мне придется убить, скольких забыть и скольких простить. Включая тебя ведьма, включая тебя. А если ты обманешь прекрасная фея... Если ты обманешь, я буду плакать. Плакать кровавым смехом. И это будет не моя кровь.

   - Тише, Кас, - Кайлин вглядывалась в мое лицо. - Не пугай ночь.

   - Она не из пугливых, - я попробовал улыбнуться.

   - Скоро все изменится, - она тряхнула водопадом волос. - Да?

   - Если ты захочешь, - я помолчал. - Я люблю тебя, Кайли. И сейчас я знаю, что могу прийти к тебе. И если для этого, придется что-то изменить, что-то отдать, значит, я изменю и отдам.