Ожидание

Теперь в её дочери появилось что-то иное, сильное, не терпящее возражений, и как ни странно, что-то знакомое ещё с детства, когда дочь была девочкой, бегала по улице босиком и дралась с мальчишками. Но ведь то было детство!

И Мария смирилась, вздыхая. Нет, ей не понять Веронику. Она никак не могла воспри-нять того, как можно бросить мужа, прекрасного человека, и всё начинать сначала, одной,

и с двумя детьми. Нет и нет! Ей не понять дочь! А в то, что Анатолий пьет, и нашел дру-гую женщину, она не верит. И может так даже лучше, что Вероника живёт отдельно. Она её дочь, но мало ли чем можно обидеть друг друга. И то, что Ника торопилась с ремонтом, и въехала в квартиру за две недели до Нового года, этому Мария не противи-лась. Дочь взрослая и умная женщина. Но стоит лишь матери завести разговор о Толи-ке, как Ника становится похожа на каменную статую. Поэтому Мария старается её уже не тревожить, и больше молчит. И даже на решительное заявление дочери о том, что она займется торговлей, Мария тоже почти ничего не сказала. Может это и правильно. Пусть Вероника думает сама. И сама решает, как ей жить. А как мать, Мария поможет дочери во всем, насколько это будет в её силах.

От покупки квартиры остались кой-какие деньги, и в один прекрасный день, Ника съездила в Москву, и привезла на продажу вещи. Так, дешёвку, но всё ушло по сходной цене. Торговала Ника на рынке. И хотя она уже не первый день приходила сюда, но каждый раз, каждую минуту, она готова была сорваться с места, и бежать бегом от како-го — нибудь, мало-мальски знакомого лица. Ведь, несмотря на то, что после окончания школы прошло больше пятнадцати лет и мало кого можно было узнать в этих изме-нившихся с годами мужчинах и женщинах, но потайной страх разоблачения, чувство то-го, что ты занимаешься каким-то постыдным делом, совсем не приемлемым для неё, заставляло Нику каждый раз то бледнеть, то краснеть, или того хуже и смешнее, ны-рять под высокий прилавок, и с бьющимся сердцем отсиживаться там, пока объект её "внимания" не проходил дальше. Тогда подружки по торговле заглядывали под прила-вок, и, хитро поблёскивая глазами, сообщали, что гроза миновала.

Гроза миновала! Господи, да неужели эти располневшие солидные мужчины с брюш-ком, и есть её бывшие мальчишки — одноклассники, или потерявшие стройность женщи-ны, и есть те самые девочки из десятого "Б" класса. Неужели они не поняли бы её? Но каждому не объяснишь, отчего и почему, она оказалась опять в этом городе, почему стоит она здесь на рынке, и торгует малокачественным китайским тряпьём, в котором сейчас заключен великий смысл. Смысл её существования, и даже благополучия! Сидя под прилавком, она ненавидела себя за трусость и малодушие, ругала себя за этот страх, и говорила сама себе, что это по-девчоночьи глупо, прятаться от бывших знакомых и одно-классников. Ника сама себя уверяла, что в следующий раз ничего подобного не произой-дёт, н о проходило время, и всё повторялось вновь. Рядом стоящие женщины посмеива-лись над этой слабостью Ники, но их усмешки были не злобивы, а даже добродушны. Видно, что и они сами " пережили" этот синдром, "страха разоблачения". Пережили, и стали спокойны! Ведь они, в прошлом законопослушные рабочие и служащие, совсем не думали, что когда-то жизнь заставит их заняться тем, что раньше называлось спекуля-цией, за которую можно было угодить в тюрьму. А теперь пол- страны занималось "узако-ненной спекуляцией", к которой их подвела жизнь, судьба или всё та же страна, а по-нятие постыдности, так и не исчезло.

— Ты ещё молода Вероника, и наивна! — говорила полная симпатичная женщина Валентина Андреевна, в прошлом ведущий экономист на крупном машиностроитель-ном заводе, а теперь " обычная базарная баба", как она говорила о себе.

— Чего ты людей боишься? Ты же ничего не украла, это твоё орудие труда, как моя бухгалтерия, например, или шприц с лекарством в твоих руках. А сейчас, твои вещи на прилавке тоже орудие труда, вбей себе это в голову! Ты работаешь точно также, только на себя. Пойми! И не стесняйся! Хотя, что говорить, и мы через это самобичевание лож-ной стыдливостью, тоже прошли. Пока сути дела не поняли, что нас жизнь поставила перед выбором, идти на рынок, вместо того, чтобы продолжать работать по той специаль-ности на кого ты учился. Так что из этого? Ты видишь, что в стране творится, везде сокращения, увольнения. Прикажешь гордо умирать от голода вместе с детьми, или ид-ти попрошайничать, выспрашивая грошовые пособия. А может лучше пойти воровать и грабить? Ну, на последнее, мы не гожи с тобой, а на рынок сгодимся! Теперь, девочка моя дорогая, это наша с тобой работа, рынок! И чем проворнее и предприимчивее мы будем здесь, тем лучше будет успех нашего предприятия!

Ника смеялась, слыша пафосный каламбур от Валентины, узнавая в ней преж-нюю начальницу, каких в советское время было много на любом предприятии. Хотя в данное время обанкротившиеся и почти уже развалившиеся заводы и фабрики прос-таивали без дела, догнивая, и уже не вспоминая бывших своих Валентин. Тысячи ра-бочих были сокращены и уволены, некоторые сами нашли новую работу, многие, то-ли с горя, толи от безнадёги стали пить, мотивируя, что страна в бездну катится, так хоть погулять успеть бы. А вот Валентина Андреевна, схоронив мужа, умершего от ин-сульта, духом не упала, увольнение приняла как неизбежное, хотя в глубине души на-дежду на восстановление завода всё же лелеяла. Ныть, да сетовать на судьбу свою, в от-личие от многих других тоже не стала, а наскребла по родным да знакомым кой-какую сумму денег, да рванула в Москву за ширпотребом. Детей поднимать, кормить, учить, всё равно нужно было только ей одной.

— Ной, не ной, а детей кто накормит кроме меня? Да и самому бы не оскотиниться в лихую годину, тоже умение нужно! Сколько нас таких, в разгул пьяный уходит. Уже непонятно отчего, наверное, от изобилия дурных денег. А труд, даже такой как наш, он, и на Луне труд, его ценить нужно…

Полная женщина, горестно вздохнув, осуждающе качала головой:

— Эх, жизнь! Превратили страну в сплошной базар, а нас женщин в ломовых лоша-дей. А что будет дальше, неизвестно! Хотя расслабляться не стоит, да и о прошлом тужить нечего…

Ника была согласна с ней, со всеми её доводами. Многого не добьёшься, если будешь бояться и жить с извечной оглядкой на прошлое. Она вывела эту истину! Она поняла, наконец, это правило жизни. И стала работать! Как ломовая лошадь!

Поездка — рынок- дом- поездка… — вот её извечный маршрут. Через каждые две недели, а то и каждый понедельник она уезжает в Москву за товаром. Дома остаётся мама с детьми. И если Марию вначале всё это раздражало и нервировало, то теперь, глядя на дочь, прибывшую с поездки с огромными сумками, она лишь вздыхает и качает головой. А иногда Ника безбоязненно оставляла детей одних, если Марии было некогда. И хотя это было очень редко, но Ника знала, что несколько дней дети смогут прожить без неё. Они уже выросли!

Полгода прошли так быстро, что Ника, всецело поглощенная то ремонтом дома, то ра-ботой, почти забыла о Толике, а если и вспоминала о нём, то уже безболезненно, как о чем-то далёком, и почти забытом. Он так и не ответил ей на два письма, которые она послала ему вскоре, уже, после того как купила квартиру в старинном доме. Что она хо-тела от него, когда писала те письма? Да и хотела — ли? Нет, она не хвалилась, когда писала, что у неё всё в порядке. Она писала ему, как отцу о его детях, о том, как они ску-чают, особенно Данилка. Как он вспоминает его, Анатолия, каждый день, и всё выспра-шивает, когда приедет папка?

— У нас всё хорошо, если не считать того, что весь вчерашний день мы сидели без света. Выбило пробки, а ты ведь знаешь, как я боюсь электричества. Видишь, как пло-хо женщине без мужчины! Но, в остальном, у нас всё нормально. Пиши! А если при-едешь, хотя бы в гости, будем очень и очень рады. Особенно Данил.

Целуем. Твои дети и я, Ника.