Ожидание

Глядя в окно, она видела, как медленно уходит Николай, не дождавшись её ответа. Пусть уходит! Она не хочет его видеть, потому — что… потому- что она боится его. Хотя, несомненно, он похож, и даже слишком похож на Володю!

Ночью она спала плохо. Ей опять снился ужасный сон. Страшное лицо, опухшее и ок-ровавленное, наклонялось над ней, и дикий смех вырывался из черного отверстия дур-но пахнущего рта.

— Ты боишься, боишься меня! — шептало ей это окровавленное месиво, надвигаясь на неё.

— Нет! Нет! — заслонялась Ника от призрака сна руками, он же обволакивал её баг-рово-черной пеленой, и шептал, шептал что-то о любви, о ненависти, о страданиях…

— Уйди от меня! Уйди! — стонала Ника, извиваясь всем своим телом, пытаясь сбросить с себя что-то черное и страшное, надвигающееся на неё снова и снова.

Проснувшись, она со страхом вглядывалась в окно, закрытое плотными шторами. Каза-лось, её сердце вот-вот выскочит из груди, руки, прижатые к груди, мелко дрожали. Вклю-чив свет, Ника вздохнула и потянулась с силой, отчего суставы рук звонко щелкнули в тишине спальни, болью отозвавшись в сердце.

— Нет, дело так не пойдёт. Надо что-то менять в этой жизни. И менять срочно.

Успокоившись, она лежала и думала:

— Надо завтра же написать Толику, пусть приезжает. А может, мне самой доехать до Игнашкино, и забрать его? Да-да, я так и сделаю. Я помогу ему. Он будет лечиться, и у нас всё будет по старому!

Так думала Ника, и сердце её радостно билось в груди, словно это был ответ на решение очень трудной и сложной задачи.

О поездке в Игнашкино теперь много говорили дома. Каждый вечер Данилка с нетер-пеливым ожиданием смотрел на мать, но, вздохнув, и ничего не спрашивая, отходил в сторону. Скоро, очень скоро она поедет за мужем. Уже начало мая, а это значит, что са-мое малое, через две недели, у детей начнутся каникулы. Надо подобрать все свои де-ла и со спокойной душой ехать в Игнашкино. Дети с нетерпением ждут этого события, они с удовольствием вспоминают старый деревенский дом с огромной русской печью в од-ной из комнат, вспоминают походы в лес, друзей, которыми уже успели обзавестись. Но поездка будет через две-три недели, а пока Ника написала письмо Анатолию. Он не ответил на него. Но обиды на Анатолия нет. Мало ли что может быть причиной его нежелания отвечать на письма. Она и сама не любитель их писать. Но, скорее все-го, он не может… из — за пьянства, или ещё проще, у него нет денег даже на конверт. И, вернее всего, так оно и есть. Но ничего, остается уже мало дней до окончания заня-тий в школе. Пусть он потерпит. А потом, они опять помогут друг другу выбраться из тоски и печали, из этого омута ненужных страстей, от которых одна лишь головная боль.

Но однажды, рано утром, в окно спальни кто-то сильно и нетерпеливо забарабанил. Отодвинув штору, Ника увидела Марию.

— Мама?!

— Открывай дочка! — крикнула Мария в окно, и пошла к дверям.

— Ты, наверное, всю ночь не спала, и первым автобусом приехала! А ведь прекрас-но знаешь, что по утрам я люблю поспать. Тем более в один единственный выходной я имею право… — смеясь, говорила Ника, открывая входную дверь.

— Я к тебе по делам! С вечера не поехала. Решила, что лучше будет, если с утра…

— Что-то случилось?

Ника уже успела умыться и теперь, стоя перед матерью, вытиралась полотенцем. Ма-рия грустно посмотрела на дочь, и отчего-то сердце Ники от этого взгляда странно за-щемило. Она увидела вдруг, как сильно постарела её мать, как часто прорезали морщин-ки всё ещё красивое её лицо, как сильно поседели черные когда — то волосы, и как печальны её глаза, потускневшие с годами. В этих глазах Ника видит не только пе-чаль и грусть, в них застыла боль, сожаление и… осуждение.

— Вчера вечером принесли телеграмму! — тихо произнесла Мария. — Я не стала ехать к вам. Было поздно!

— Так кому телеграмма? — нетерпеливо спросила Ника, с тревогой глядя на мать.

— Тебе дочка! — вздохнув, наконец, ответила Мария, протягивая, дочери маленький бу-мажный конвертик.

Ника тянулась за конвертом, а перед её глазами почему-то возникла фигура Анато-лия, поникшая и горестная. Она развернула телеграмму и вскрикнула. Мария тотчас всхлипнула, и проговорила, мелко крестясь:

— Царство ему небесное! Царство небесное!

Ника смотрела на маленький кусочек бумаги непонимающими глазами. Но затем она опять раскрыла телеграмму, пробежала глазами текст, и, отбросив от себя бумагу, про-шептала:

— Нет! Это невозможно! Это ошибка!

Мария, горестно качая головой, грустно смотрела на дочь, вытирая платочком слёзы, которые нескончаемым потоком бежали по её морщинистому лицу.

Ника собралась быстро, лихорадочно соображая, как ей быстрее доехать до деревни.

— Я возьму Данилку! — сказала она, не глядя на мать, пряча от неё глаза, полные непролитых слёз.

— Зачем! Пусть у ребенка в памяти останется красивый здоровый отец. Не надо ка-лечить душу ребенка!

— Ну, если ты так считаешь! — пожала плечами Ника, натягивая толстую кофту.

ГЛАВА 28.

Она добралась до Игнашкино уже к вечеру следующего дня. Автобус подъехал к цент-ральной площади, и редкие пассажиры, вышедшие из автобуса, быстро разошлись по разным сторонам.

Ника осмотрелась. Нет, ничего не изменилось за полгода. А что собственно здесь может измениться? Широкие деревенские улицы, почерневшие дома с голубыми крашеными наличниками, скамеечки у ворот — всё это кажется неизменным в русской деревне. И видимо, в том и состоит вся прелесть этой жизни. Ведь для кого-то, Игнашкино — райский уголок, мир Детства, незыблемого и постоянного, в который всегда хочется вернуться…

Ника усмехнулась, и, закинув за спину небольшую походную сумку, отправилась туда, где вдали за деревьями виднелась крыша хорошо знакомого ей домика.

Она вошла в дом. Щеколда была на месте, но по видимому, двери на замок давно уже никто не закрывал. Ника осмотрелась. Убогое жилище! Здесь не было уюта никогда! А с тех пор как она с детьми уехала из этого дома, нищета и бедность видимо нашли тут для себя удобное местечко.

Едва ли здесь можно было уже жить! Разрушенная печь в углу комнаты зияет черными отверстиями дыр. Наверное, кому-то понадобились тяжелая чугунная дверца и колосни-ки. Они вырваны из печи безжалостно, торопливо, словно похититель специально хотел до основания разрушить эту старинную русскую печь. Как-же Анатолий прожил здесь зиму? А может, он ушёл от Катерины совсем недавно, и это запустение не коснулось его, и он не страдал от холода…и голода. Но разве эти вопросы так уже важны сейчас? Главное то, что она вернулась туда, где последнее время жил Анатолий, и где он умер.

Женщина прошлась по комнате, вошла в смежную небольшую спаленку, и с волнением увидела старый матрас, лежащий прямо на грязном полу.

Прислонившись к двери, Ника смотрела на этот замызганный матрас, и удушливая вол-на жалости поднималась к самому горлу, вызывая опять слёзы. Но, резко встряхнув го-ловой, она отогнала их от себя, обвела взглядом комнату, и вдруг увидела в углу лежа-щую на полу тряпку. Ника подняла её и внимательно пригляделась.

Да-да! Конечно, она помнит, эта была рубашка в синюю полоску. Она дарила её Толи-ку на день рождения. Сколько ему тогда исполнилось? Тридцать три года!

— Возраст Христа! — шутили многочисленные гости…

Ника прижала тряпку к лицу. Запах Толика, его тела всё ещё как — будто чувствовал-ся в этом старом, грязном, выцветшем куске ткани. Ника закрыла глаза, и воспоми-нания вдруг нахлынули на неё ярким потоком.

В тот день он был красив и весел. Он был именно в этой рубашке, которую Ника по-дарила ему ещё утром. От Толика пахло её самым любимым одеколоном, который она сама лично покупала для мужа.

— Как же он назывался? Кажется "Вереск"! Да — да, именно так!

Она любила этот запах тающего снега, весеннего ветра, перемежающегося с запахом луговых трав и первых цветов, тонкий терпкий аромат которых был назван так краси-во. Вереск! Помнится в детстве, в Москве на вокзале, она как-то купила букетик нарезан-ных прутиков вереска, которые, в самом деле, расцвели через пару недель, в январе, ма-ленькими розовыми цветочками. Только, увы, запаха тех цветов она не помнит…