Ожидание

— Что происходит с ним? С нами? Неужели это всё так серьёзно? — думала каждый раз Ника, шагая по дороге на ферму.

В очередной раз Толик был в "ночной смене", и, не дождавшись его за целый день, Ни-ка ушла на работу, оставив на столе записку, в которой просила не уходить, дождать-ся её…

— Когда же он очнётся и поймёт, что так нельзя жить!

Каждый раз, увидев утром, на планерке довольное лицо Катерины, её красивые гла-за, прищуренные насмешливо, у Ники больно сжималось сердце, и стоило больших уси-лий отогнать от себя слёзы. Каждый раз Ника говорила сама себе:

— Вот сейчас я поговорю с ней! Сейчас! Я скажу, что — бы она оставила Толика в по-кое, ради детей, ради него самого, или… пусть забирает его, но приведёт в порядок, в че-ловека. Что — бы он бросил пить, что — бы он стал тем мужчиной, которого все любили и уважали…

— Любили и уважали…любили и уважали… — молоточком стучало в её голове, до тех пор, пока она не переступала порог телятника.

ГЛАВА24.

Толик сегодня опять не ночевал дома. Нике стыдно было смотреть детям в глаза, ко-торые уже ни о чем не спрашивают, а лишь с тревогой смотрят на неё. Нет, чаша терпе-ния, в конце концов, должна излиться той горечью, что накопилась за многие дни ожи-дания…

Каждый раз Ника настраивала себя на разговор с Катериной, каждый момент казал-ся ей решающим, но почему-то в течение дня не удавалось найти Катерину, или кто-то мешал, или ещё что-то вдруг заставляло сжиматься сердце и молча проходить мимо этой красивой женщины, в глазах которой Ника видела вызов. И тогда она работала с остер-венением, с жадной торопливостью, что даже её наставница, пожилая и умудрённая жизнью женщина, останавливала Нику:

— Ну ладно, хватит уже, хватит надрываться! Всех дел не переделаешь! Охолонись…

И Ника, тогда как — бы приходила в себя, виновато опуская голову, не смея взглянуть пожилой женщине в глаза, боясь показать ей свою боль. Она гнала от себя эту боль, ко-торая, утихнув на мгновение, опять возвращалась вместе с теми вопросами, ответа на которые так мучительно искала Ника.

Любила ли она достаточно своего мужа, что бы вот так легко, он мог отказаться от вось-ми лет жизни, прожитой вместе? И самое главное, от сына, которого он просто обожал, и про которого сейчас вспоминал лишь в те редкие минуты, когда бывал трезв. Именно сы-ну он посвящал это время…

Она понимала его! Ещё бы! Она знала Толика как никто другой! И знала, что сейчас Толик, это не он, её прежний муж, а другой, совершенно другой человек, которого затя-гивает порочная страсть всё дальше в пропасть.

— Остановись! Ты же не выдержишь! — кричало её сердце, когда Ника опять видела мужа едва стоящего на ногах.

Но она лишь молча раздевала его и укладывала спать. Она знала, с ним сейчас беспо-лезно о чём- либо говорить.

— Пьяный мужчина — это не человек, а дремлющий зверь! — так говорила когда-то её свекровь, мать Толика, рано умершая от тяжелой болезни. — Ты с ним утречком, на трез-вую голову разговаривай, а с пьяным бесполезно нервы трепать! С утра и начинай…

Ну, а утром, едва брезжил рассвет, Толик уже убегал. Куда? К ней, к Катерине, или на работу? Или он убегал от Ники, от её вопрошающих глаз, от тех вопросов, и того разго-вора, что так или иначе должен был произойти между ними?

Однажды вечером, подойдя к комнатке, где собирались работницы, пришедшие в ноч-ную смену, Ника вдруг услышала разговор работниц, и, сразу поняла, что говорят о ней, и отнюдь " не хорошо".

— …быть такой красавицей и прозевать мужа? Это точно городская тюха, а не жен-щина! — говорила одна из работниц, толстая пожилая телятница, со скрюченными от ра-боты пальцами.

— Да это он мужик слабый, что на Катькину удочку попался! — раздался, более моло-дой голос телятницы из другой бригады.

— А она и рада, будь здоров, как уцепилась за него! — добавил третий, ехидно-насмеш-ливый голос женщины, которую Ника едва знала.

— Конечно, чего ещё мужику надо? Была бы бутылка водки, теплая постель, да баба в соку! Вот вам и весь мужик налицо! — говорил опять молодой голос, насмешливо вытя-гивая окончания слов.

— Да-а! — тут-же почти пропела обладательница малоприятного ехидно-насмешливого голоса: — А дома- то бутылку никто не поставит. Да ещё жена злая как тигра, мужа ждёт, на детей покрикивает…

— Вот — вот, дети голодные сидят, кушать просят, а дома пусто! Ну, одни неудобства от этой семейной жизни! — захохотала молодая женщина за перегородкой, и Ника судорож-но сглотнула слюну.

— Не нужно подслушивать! Не надо! Уйди! — что-то шептало внутри, но она всё стоя-ла, не имея сил сдвинуться с места.

— А ведь Катька — то бают, уже беременная от него! — сказал третий голос, и пожилая женщина за перегородкой ахнула, а затем проговорила с жаром:

— То-то я смотрю, он от Катьки не вылазит. А выйдет, так пьян в стельку. Видно, что домой кое-как доползает! Если только доползает…

И помолчав, добавила:

— Да! Не позавидуешь Веронике. Бедная, бедная! Не успела приехать, а муж совсем загулял…

— А ежели ты молода, да детей охота завесть, как — же мужика добыть-то. А? Вот толь-ко таким путём и остаётся. Отбить у другой! — высокий молодой голос говорил зло, беспо-щадно, так что пожилая женщина за перегородкой возмущенно заохала и осуждающе произнесла:

— Грех Зинка, грех так поступать! И нет бабе счастья, коли, на чужом горе хочет жизнь свою уладить. Ой, грех — то!

— Ай, Петровна, брось причитать. Все вы умные, старые, как жизнь прожили. Поди, погрешили всласть, а теперь мозги другим вправляете…

— Было Зинка, грешили! Но мужиков не отбивали. Мало их осталось после войны, а и то, берегли семьи, да осуждения людского боялись.

— Да ладно вам! Так вот сразу и поверила! Тоже мне святоши нашлись! — молодой го-лос почти звенел от злости.

Разговор за перегородкой видимо закончился. Женщины расходились по своим де-лам, а Ника всё ещё стояла в темном проходе, оглушенная, прижавшись к тонкой пере-городке, и всё ещё никак не могла прийти в себя…

— Отбивает… В стельку пьян…Беременная…! Да-да, сказали, что Катерина беремен-на…

Так вот почему у Толика такие жалкие и виноватые глаза. Вот почему он почти не бывает дома, и словно забыл её, свою жену и детей.

Ника машинально накинула на себя платок, надела старый пиджак, и почти ничего не замечая перед собой, вышла из телятника, и пошла по дороге, ведущей в деревню.

В сумерках дорога была плохо видна, но Ника шла вперёд, не чувствуя, как иной раз она спотыкается на неровностях, не слушая, как громко и угрожающе шумит ночной лес, тяжелой плотной стеной окруживший её.

Она думала о своём:

— Беременная! Значит, Катерина беременна! Так вот почему она смотрит так гордо и надменно, словно это она, Ника, забрала у неё Анатолия…

— О, Господи! Ну почему, ну зачем ты опять испытываешь меня! — воскликнула прон-зительно — громко Ника, останавливаясь, и оседая прямо на дорогу.

Сложив руки на груди перед собой, она смотрела вверх, на светлую полоску неба, вид-неющуюся между высокими верхушками елей. Там, высоко, загорались яркие звезды, а луна, поднявшись над лесом, опять ухмылялась своей извечно холодной улыбкой.

— Неужели я заслужила от жизни такой урок, о Господи! Ну, помоги же мне разоб-раться, дай мне разума, дай совета, как поступить, что сделать, лишь бы не было больно никому… — исступленно шептала женщина, упавшая на колени посреди лесной дороги, глядя куда-то вверх полными слёз глазами.

Вдруг из темноты вырвались два ярких луча света, неожиданно громко взвизгнули тор-моза машины, и Нику осыпал щедрый фонтан холодной сырой земли.

Она испуганно замерла, но тут чья-то грубая рука схватила её за шиворот старого пиджака и стала поднимать с земли, а мужской голос хриплый, злой, закричал:

— Да что же ты тут развалилась, дрянь. Тебе что, жить уже надоело, пьянь подзабор-ная?