Ожидание

Вдруг стукнула входная дверь в сенцах, прервав воспоминания, и резко обернувшись, Ника увидела, как в комнату входит её бывшая соседка, древняя бабушка Авдоха, жи-вущая по соседству, в таком же старом и ветхом домике, как и она сама.

— А, это ты голубушка приехала! — прищурив подслеповатые слезящиеся глаза, про-изнесла бабка Авдоха. — А я старая, сослепа и не разгляжу тебя. Издали вижу, кто-то хо-дит. Думала мальчишки — хулюганы опять озоруют, хотят в дом забраться, вот и пришла!

— А это я бабушка Авдотья! Я приехала! Да только вижу уже поздно! — Ника неж-но погладила рукой грязную, выцветшую тряпку и положила её на длинную лавку, примостившуюся вдоль стены.

Баба Авдоха тяжело вздохнула, прошла вперёд, медленно опустилась на лавку, и, опер-шись руками на кривую палку, заменяющую ей бадик, горестно закачала головой.

— Да девонька моя, поздно ты приехала! Похоронили его вчерась! Ждать то нельзя бы-ло, жарко стало совсем. Ну, ты, наверное, не будешь в обиде за это. Может к тому и луч-ше, что его не видела…

— Почему?

Бабка Авдоха откашлялась, протёрла слезящиеся глаза большим мужским носовым платком, и лишь тогда только опять заговорила, словно оправдываясь перед Никой.

— Больно страшен, стал твой муж. Чистый бродяга! Да и смерть не украсила его.

Ника, сидевшая напротив, на расшатанном стуле, склонила голову и прижала с силой к вискам пальцы рук. Боль, пульсирующая, резкая, стала немного тише, слабее.

— Страшная его смерть, нехорошая… — продолжала скрипучим голосом бабка Авдоха.

— Я как чуяла, что-то будет. Вертелось тут всякого сброда… да и он в последние дни ходил какой-то смурной, не такой как всегда, словно что-то мучило его, горемычного…

— А письма он мои получал? — спросила Ника, почему-то с надеждой глядя на эту ста-рую, изможденную с годами женщину

Видимо немало горюшка пришлось ей хлебнуть, да немало и чужого горя прошло пе-ред её глазами за много лет. Можно бы и привыкнуть к нему, очерстветь душой, стать равнодушной. Но сколько участия, сколько скрытой боли чувствуется в этой сгорблен-ной фигуре старой женщины. А может она чувствует, что и ей самой вскоре придется уйти в мир иной, и оттого её грусть?

Но, встрепенувшись, баба Авдоха уже смотрит на Нику заинтересованным взглядом, словно что-то припоминая. Наконец, откашлявшись, и в очередной раз, протерев носовым платком слезящиеся глаза, медленно отвечает:

— Дык кажись, получал! Как напьется, всё вытащит какие-то бумаги из кармана, чи-тает и плачет. Плачет как малое дитя!

— Но почему, почему он тогда не приехал? — Ника, пристально смотрела на бабу Ав-доху, словно обвиняя её в чем-то.

Старая женщина не замечала этого жесткого взгляда. Она опять как — бы ушла в себя, в какие-то воспоминания. Но, увидев, что Ника поднялась со стула, опять заговорила:

— А кто ж его знает почему? Говорил, что поедет, а сам как из дому вышел, дык об-ратно на коленках и приползал.

Пожилая женщина опять вздохнула, и, опустив голову на руку, державшую палку замерла.

— А почему же он от своей жены ушёл? Ведь он жил с ней, у них ребёнок…

— Катька то, что ли жена? — встрепенулась опять Авдоха. — Ить, жену то нашла! Ветро-дуй, она и есть ветродуй! Так та и Катька! Пустая баба, да к тому же ещё и злая как собака. Как деньги у твово мужика кончились, дык и любовь закончилась. Выгнула она его! Обобрала как липку, и выгнула! Сколько раз я тебе говорила, помнишь? Не слу-хай людей, не верь глазам своим, верь своему сердцу. А ты же нет, бросила всё и уеха-ла…

— А ребёнок? — перебила Ника Авдоху.

— Это у кого? — бабка в свою очередь уставилась на Нику непонимающими подслепова-тыми глазами.

— Да у Катьки-то!

— Дык Катька-то своих детей уже давность, ещё в девках-то повывела, дык они и не нужны ей. Какая с Катьки мать! Гулящая баба! А мужа твово околдовала, не иначе. Зелья какого ему подсыпала. Это точно! Она может. А вот твой-то и маялся бедолага, что до петли и дошёл. Слаб, мужик оказался, это и немудрено…

Бабка в сердцах стукнула палкой об пол, и поднялась с лавки. Не глядя на поникшую молодую женщину, дошла до двери, и лишь потом, обернувшись, проговорила скрипу-чим голосом:

— Приходи ночевать — то, а то вдруг забоишься.

— Спасибо бабушка! — не поднимая головы, ответила Ника.

— Приходи, приходи! Не стесняйся! А пока поплачь, оно пользительно будет, и для те-бя, и для него грешного, приятно! Будет знать, что хоть одна душа думает об нём и пе-чалится.

Солнце поднималось из-за елок, и яркие лучики, пробиваясь сквозь мохнатые ветки елей, казалось, весело играли, перескакивая с одной ветки на другую. Ника шла по тропинке, ведущей на сельское кладбище. Она не торопилась. В запасе у неё целый день. Поезд вечером, а сейчас она идёт к мужу, к её единственному мужу, который так хо-тел быть с ними, и который не смог этого сделать.

Она шла по тропинке, собирая те редкие цветы, что встречались на её пути. Она рва-ла тонкие стебельки трав в изобилии росшие на обочине лесной дороги. И когда Ни-ка подошла к покосившейся изгороди сельского кладбища, у неё в руках едва уме-щался огромный букет из разнотравья.

Ника остановилась у изгороди, почерневшей и покосившейся от времени, и от ста-рости. Вот и кладбище. Тихое, уютное, и по своему красивое. Высокой травой здесь за-растают все тропинки и могилы, которые из года в год покрываются мягким зеле-ным покрывалом. Ника огляделась. Далеко в стороне от других могил, лишь одна чернеет на этом зелёном ковре из трав, резко выделяясь, своей свежей, ещё не просох-шей землёй.

— Здравствуй Анатолий! — произнесла молодая женщина, подходя к свеженасыпан-ному холмику. — Вот мы с тобой опять встретились…

Она наклонилась торопливо, и стала раскладывать по черной земле свой огромный букет, стараясь как-бы укрыть, укутать этими простыми незатейливыми цветами непри-личную наготу могилы. Высоко в небе пели птицы, в траве прыгали и ползали разные букашки, а две стрекозы гонялись друг за другом, то резко взмывая вверх, то вдруг опускаясь на один из стебельков сорванной травы. Посидев несколько секунд, они также резко взмыли вверх и умчались куда-то дальше. Всё было так тихо и спокойно в этот час, что Ника вдруг вспомнила другое кладбище, такую же тишину и фразу, брошен-ную как — бы невзначай Анатолием:

— Как видимо хорошо лежать, здесь, на сельском кладбище, среди этой высокой тра-вы и поющих птиц. Как хорошо!

Ах, если бы знать, когда наши слова и поступки оказываются пророческими. Если бы знать! Но что из того следует? Только лишь одно! Что человек — это разумное существо, и его поступки должны быть полны смысла и подчинены какому-то внутреннему конт-ролю. А иначе…, а иначе возможен крах! Конфликт души и тела!

Эх, Толя, Толя! Кто же знал, что слова, брошенные в пространство просто так, окажутся действительностью. Горькой действительностью!

Вздохнув, женщина замерла, склонившись над могилой. Она не плакала. Она думала, вспоминала. Она словно перебирала годы, прожитые с Анатолием…

Любила ли она своего мужа в достаточной мере, так, что — бы он, в конце концов, през-рев её, ушёл к другой женщине. Почему он так сделал? Или та, другая, смогла прельс-тить его ещё чем-то, кроме лжи о несостоявшемся ребенке? Чушь! Наглое, грубое враньё, которым можно обмануть разве что слишком юного и доверчивого юношу, но никак не серьёзного мужчину. Как он мог поддаться на эту ложь, так спокойно и безответственно. Как он мог забыть о сыне, о Герке, которая, тоже любила его как своего родного отца. И, наконец, как он мог забыть её, свою жену.

Жена! Что такого в этом слове таинственно пугающего? Почему от этого слова иногда начинает веять ледяным холодом, и почему, отчего сжимается сердце, и стучит оно мелко- мелко, словно у птицы попавшей в силки. Нет, она не любит это слово! Оно хо-лодное, безликое, у него отсутствует имя. Она два раза была женой, верной или невер-ной, хорошей или плохой, это не ей судить, но оба раза она хотела быть любимой!