Иван - царский сын. Часть 1(СИ)

- Освободи свой дом на колесах. Мальчишка пролежит там много дней прежде, чем обретет зрение. Мальчишка будет кричать от боли, когда увидит. Мальчишке покажется, я дроблю его кости.

Ничто из этого не звучит привлекательно, и Ваня сглатывает, судорожно соображая. Краем глаза он пытается заметить лазейку в оцеплении, но лазейки нет - и он действительно не может сбежать. Как и Салтан, Гвидон спрашивает, не давая настоящего выбора. Ваня вспоминает взгляд Мораны - она смотрела так, словно готова силой вырвать из его рук деревянную миску, выпить залпом и пройти через любые муки, лишь бы заполучить цветок. Должно быть в нём что-то сверх ценное.

Бежать некуда, и Ваня не смел, но он спрашивает:

- А без этого как-то нельзя?

Баюн усмехается его словам; кошачья морда усмехается тоже.

Гвидон одной рукой достает сверкающий цветок из внутреннего кармана пиджака и протягивает старику. Второй он держит миску, так ровно, словно, пролившись, жидкость способна разъесть его кости.

Так оно может и быть.

Старик хватает цветок, отрывает один лепесток и кидает во вторую миску. Он трет его пестиком, напевая под нос - заговором, суеверием или маразмом. Дряблое тело его покачивается, и цепь звенит в такт движениям, музыкой вплетаясь в слова. Перетертый лепесток старик пересыпает к вареву и мешает прямо пальцами, в руке Гвидона, разминая жидкость - как тётя Люда мнет тесто. Ваня догадывается, что должен будет выпить это, и от одной мысли его тошнит.

Старик знает и это; он усмехается и плюет в миску, вмешивая плевок в варево.

- Если мальчишка выживет, - хихикает старик, поднимаясь. - Он сможет доесть остальное.

Цветок он почтительно относит ближе к дереву и опускает на землю. Одного лепестка не хватает, но цветок светит так же ярко - внутренним, живым золотом. От его тонкого стебелька отрастают вдруг отростки-корни и впиваются в землю - словно так было всегда, и цветок вырос здесь, а не раскрылся в пламени костра. Свет его переливается, как тлеющие угли, как Солнце из видео на уроках астрономии. Магия - Ваня понимает, уже должен привыкать к ней, но все равно замирает, зачарованно глядя на цветок.

Цепь звенит, дергается, и Ваня не успевает даже моргнуть, как Баюн вцепляется в его ладони. Быстрый даже олимпийского чемпиона, не то что для пленника. Царапины на ладонях почти зажили - не заметные со стороны, но старик чувствовал их, как чувствуют хищники кровь. Баюн давит в раны скрюченными, твердыми, как палки, пальцами, и они расходятся, обнажая плоть - легко, как от ножа.

- Чтобы получить цветок, - говорит он, наклоняясь близко, выдыхая в шею полынью и сладостью и ядом. - Тебе придется умереть.

Старик действительно сумасшедший.

Ваня отпрыгивает, вырывая ладони из его хватки, и цепь натягивается, не пуская старика дальше - ошейник впивается в шею, сдирая корки со старых язв. Гвидон не выглядит удивленным, не морщится от отвращения, и, самое тупое, если это окажется разводом, чьей-то злой шуткой из американских комедий, над которыми Ваня когда-то хохотал взапой.

Жаль, что сейчас с ним нет перевертыша, думает Ваня, сам поражаясь мысли

Сумасшествие старика заразно даже дыханием.

- Пей, - говорит ему Гвидон, протягивая миску.

Баюн истерично, мелко хихикает, словно это худшая из идей, и каждая мышца в Ванином теле склонна с ним согласиться. Ваня берет в руки плошку, прижимает к губам и пьет вязкую жижу. Она обжигает небо, сползает в горло и змеёй сворачивается в груди; горькая и соленая. Кошачья голова на голове старика растягивает пасть, сверкнув глазами, и хохочет, вторя своему владельцу. Смех их скоро превращается всхрипы, в кашель, в карканье, и, раздирая оба их тела, изо рта кота вырывает стая ворон.

Вороны разлетаются, каркая, цепляясь в охрану за спинами клювами и когтями.

От старика на земле остается цепь.

---

Ваня не знает, сколько прошло дней, не знает, стоит ли еще их лагерь, не знает, действительно был ли кот, старик, вороны, перевертыш, или это плод больного воображения и не может даже точно сказать, правда ли он видит стены трейлера или всё, что он видит - кошмар. В этих кошмарах он видит, как ведьмы и нечисть выбираются на дорогу из парка, как гаснут фонари, сдаваясь перед древней силой, и как Лешка пытается и не может завести ржавую газель. Двигатель несколько раз хрипит и глохнет, Гриша блокирует двери, Макс хватает арматуру, железо дверей царапают нечеловеческие когти и машину трясет. Тело Вани скручивает судорогой, и он не видит дальше, но видит тётю Люду на кухне, одну. Она падает, хватаясь за грудь, и руки её перепачканы тестом. Ваня видит отца, и отец пьет и пьет и пьет, пока желудок Вани не скручивает от этого вида. Иногда, приходя в себя, Ваня садится в кровати, смотрит на свои руки и видит, как стекают от жара пальцы. Даже в пятом классе, когда он болел гриппом, его не лихорадило так. В тот раз он пролежал в больнице две недели, под причитания тетки, и Лешка каждый день приходил после школы, а Гриша отдал ему свой первый заработанный телефон.

Ему нужны его братья - кем бы они ни были - и Ваня много раз пытается встать и потребовать спасти их. Кажется, иногда ему даже удается, но он падает, не сделав и шага, а, открывая глаза, он снова лежит в постели. Кошмары терзают его, ночь за ночью всё больше превращаясь в сны, и, когда они утихают, Ваня видит цветок. Цветок горит так ярко, что Ване приходится прикрывать глаза ладонью, и под веками все равно остается колючий, сухой песок. Его свет не греет, но тянет - навязчивой, зудящей болью, как болят зубы. Когда Ваня может шевелиться, он пытается хватить цветок - он то совсем рядом, на кровати, стоит протянуть руку, то в другом конце комнаты, и тело трясет от невозможного напряжения - но Ваня все равно не может подняться. Цветок нужен ему, как единственное избавление от болезни - даже когда уходят кошмары и начинают двигаться его руки. Мысль об этом внушена ему сумасшедшим стариком или другой магией, и боль не проходит, но утихает внутри, между ребер. Ване кажется, прошел год перед тем, как он открывает глаза без боли, садится, не сломав руки, и вместо сияющего цветка видит перед собой перевертыша.

Тот сидит рядом, на кровати, и приподнимает удивленно брови, заметив движение. Голос его режет слух - слишком громкий и резкий для отвыкших ушей.

- Надо же, ты еще жив, - говорит он с насмешкой или настоящим удивлением.

Несмотря на слабость и боль, Ваня слабо улыбается - он вновь может видеть и чувствовать, даже если видит перевертыша, а чувствует раздражение. Он выжил, чем бы не опоил его старик-кот, и, значит, станет лучше.

- Я сын Кощея, - с удивлением слышит Ваня собственный сиплый голос. - Ты знал?

- Не-а, - качает головой перевертыш. - Сам в шоке.

Он спрыгивает с кровати и подает Ване бутылку воды с дальнего столика. Не задумываясь, Ваня отпивает глоток, и только теперь понимает, как же хотел пить - горло дерет, и он жадно припадает к бутылке, обливаясь. В себя он приходит, только опустошив её, и дрожащей ладонью утирает губы. Перевертыш берет из его рук бутылку и скидывает на пол - как будто там известное ему одному правильное для неё место.

- Скажешь, что сам взял. Меня тут не было, это понятно.

"Это понятно" - повторяет про себя Ваня. Говорить ему чуть проще, но он всё еще чувствует не то голод, не то жажду - и подозревает, воды недостаточно, чтобы её утолить.

- Гвидон сказал, это ничего особенного, - произносит Ваня неуверенно. - Может, смогу показать пару фокусов, типа того.

- А сам ты как думаешь?

Ваня хмурится, размышляя - в агонии у него не нашлось времени на построение логических связей, и голова еще работает плохо, но даже его мозгов хватает, чтобы понять.

- Ведут они себя совсем не так, как будто "ничего особенного". Дерьмо это заставили выпить...

Голова резко идет кругом и вспыхивает болью - словно кто-то резко решил вогнать в висок метровую иглу. Боль пронизывает позвоночник, отзывается в глазах и ладонях, и Ваня беспомощно хватает ртом воздух. Приступ проходит так же резко, как начался, и воздух вдруг наполняет легкие, а иглу вынимают, отвлекшись. Пораженный, Ваня осторожно дышит и жмурится, привыкая к ощущениям в глазах. Механически он сжимает руки и вдруг понимает, что ладони его так и не зажили - на них всё те же воспаленные, тонкие порезы, покрытые свежей коркой. Ему кажется, прошла вечность, и все царапины давно должны были зажить. Наверное, виноват сумасшедший старик с его котом или Морана или заражение или перевертыш - просто потому, что он во всем виноват.