Великая Ордалия (ЛП)

Истина её живота.

— Я видела их Оком!

Какой выпад! Безжалостный. Столь же умный, сколь и жестокий. A теперь еще и кровожадный.  Она кажется не ведающей угрызений совести девой-воительницей… в шеорском доспехе, поблескивающем под солнцем чешуйками.

Какая-то часть его, насмешливая и уязвленная, спросила: что же так исказило твое восприятие добра и зла. Однако мысли эти трудно было назвать искренними, они всего лишь прятали от него…

Её правоту.

Они были дунианами. И если оставить  их в покое, какую религию они создадут? Каким завладеют народом? А если взять их с собой — узниками или спутниками — разве смогут они с Мимарой не сделаться их рабами?

И только теперь, как будто бы, сумел он оценить всю опасность карликового умишка. Разве можно ощущать себя свободным рядом с подобными созданиями? Как можно позволять себе оказываться ребенком, которого подталкивают в нужную сторону на каждом повороте?

Над этими вопросами он подолгу размышлял за истекшие годы. Даже по прошествии лет, в абстрактном виде они казались затруднительными. Да и разве могло быть иначе, если их постоянно поливала из своего колодца Эсменет.

Он, муж, отказавшийся от своей жены!

Однако, задавать себе такие вопросы в присутствии живых дуниан, значило показаться им еще более смертными.

Потому что они были, понял он. От его ответа зависело нечто большее, чем просто жизнь…

Он заставил себя  противопоставить эту пару, мальчика и мужчину, зернышку отвращения, внезапно проклюнувшемуся  в его груди. Всегда лучше, подсказала ему часть души, обозреть со всех сторон тех, кого тебе нужно убить.

Тени отступали, прижимаясь к рождавшему их солнцу. Поскольку дуниане сидели выше, старый колдун видел как линия, разделяющая тени и свет, наползает на них обоих. И если раньше они казались частью фундамента разрушенной башни, то теперь как бы разделились. Мальчик сидел, обнимая колени, в позе слишком беззаботной, чтобы не оказаться заранее продуманной. Выживший уселся на манер возницы, утомленного долгой дорогой — склонившись вперед, упершись локтями в колени. Его  шерстяная туника, казалось, поглощала падавший на неё свет без  остатка. Лицо его было исчерчено прямыми и изогнутыми шрамами, создававшими на коже случайную игру теней, подобную картине некого художника.

Оба они ответили на его взгляд  с преданностью, приличествовавшей собакам, ожидающим подачки. Два таких заброшенных и жалких существа, изборожденная шрамами жуть и юный калека, выброшенные жизнью на мель, расположенную на самой окраине мира… Довольно для того, чтобы вызвать в душе наблюдателя  легкое  сочувствие.

Он говорит…  он говорит такие добрые вещи, чтобы утешить меня…

Спектакль, старый волшебник понимал это. Их позы  и поведение не могли не оказаться наигранными, выбранными для того, чтобы увеличить шансы на сохранение жизни  — и на овладение ситуацией.

Он говорит, что вернётся один от моего семени, Сесватха —  Анасуримбор вернётся…

Может ли это оказаться случайным совпадением? Связанный с пророчеством сон, посетивший его на пороге Ишуаль, конечно, намекает на многое, да ещё будучи увиденным глазами короля королей? Тем более, утром того дня, когда ему предстоит решить участь Анасуримбора — чистокровного дунианина и сына самого Келлхуса!

— Да какая разница? — вскричала изумленная  Мимара. — Когда речь идет о самой судьбе мира, что может значить пара, — всего пара! — жалких сердец? И не все ли равно, если это именно ты отправишь их на смерть?

Старый колдун повернулся к спутнице, бросил на неё гневный взгляд…

Ему уже доводилось слышать эти слова. Потупившись, он сжал переносицу большим и указательным пальцем. Он буквально видел перед собой Наутцеру, сурового, хрупкого, едкого… вещавшего ему во тьме Атьерса: Полагаю, в таком случае ты скажешь — возможность того, что мы наблюдаем первые признаки возвращения Не-Бога, перевешивается реальностью – жизнью этого перебежчика. Заявишь, что возможность управлять Апокалипсисом не стоит дыхания глупца.

Теперь казалось, что всё началось именно с этого мгновения, давнего, состоявшегося годы и годы назад события, когда Завет поручил ему шпионить за Майтанетом — еще одним Анасуримбором. И с тех пор он постоянно жил в мире загадок, умопомрачительных и фатальных, предвещающих, в грубом приближении, гибель цивилизации…

Стоит ли удивляться тому, что многие прорицатели впали в безумие!

— Мимара — смилуйся … Прошу, умоляю тебя! Я не могу… убивать… так, мимоходом…

— Убивать он не может? — Вскричала та с деланым весельем. Вся фигура её, вся целиком, лучилась неодобрением. Пока он спал, в ней пробудилось нечто мрачное, безжалостное и далекое.

Нечто почти дунианское.

Невзирая на всю резкость её манер, он никогда не замечал в ней жестокости — до сего дня. В чем причина, в Оке, как она сказала? Или в опасении за весь мир? Или за ребенка, которого она носит?

— В конечном счете, убивают всех! — проговорила она. — И скольких  ты уже лишил жизни, гммм, добрый волшебник? Несколько дюжин? Или все-таки сотен? И где были тогда твои угрызения совести? Нангаэльцы, что застали нас на равнине,  и за  которыми ты погнался… почему ты убил их?

Видение улепетывающих всадников, подгонявших своих лошадей в клубах пыли.

—Ну… —начал он, было, и осекся.

— Чтобы они не помешали нашей миссии?

— Да,  —  вынужденно признался он, глянув на собственные ладони, и попытавшись представить себе все эти жизни…

— И ты еще колеблешься?

— Нет.

Он понял, что никогда не останавливал собственную руку. И никогда не затруднял себя оценкой. Не говоря уже о подсчете всех убитых им. Как может мир быть таким жестоким? Как?

— Акка … — проговорила она, обращаясь скорее к его взгляду, чем к нему самому.  — Акка …

Он заглянул ей в лицо, дрогнув от сходства Мимары с Эсменет. И в порядке очередного безумного откровения  понял, что именно она была той причиной, что заставила его принять миссию Наутцеры многие годы назад. Эсменет. Именно она  вынудила его рискнуть жизнью и душой Инрау — и проиграть.

— Такая… — говорила Мимара, — такая жизнь … это просто убожество. Предай их в руки судьбы, которой они избежали!

Эти губы. Он и представить себе не мог, чтобы эти губы предлагали убийство.

Кирри. Он нуждается в порции кирри.

Нетвердой рукой он потер лицо и бороду. — Я не имею на это…  права.

— Но они  уже прокляты! — Вскричала она. — Безвозвратно!

Наконец терпение отказало ему. Он обнаружил, что стоит на ногах и кричит.

— Как! И! Я!Сам!

Какое-то мгновение ему казалось, эта выходка остановит её, заставит её прикусить язык, с учетом последствий того, о чем она просит. Но если она и помедлила, то лишь по собственным причинам.

— В таком случае, —  промолвила она, беззаботно пожав плечами, —  тебе нечего терять.

Ради того, чтобы спасти мир.

И ребенка.

— Эмпитири аска! — закричала беременная, глядя то на Выжившего, то на мальчика с различной степенью ужаса и  ярости. — Эмпитиру паллос аска!

Спор, с самого начала происходивший в возбужденном тоне, переходил на пронзительные нотки. Выживший не мог понять слов,  но чувства от  него не укрылись. Она уговаривала старика вспомнить собственную миссию. Оба путника много претерпели, как  совместном путешествии, так и поодиночке, до него. Достаточно для того, чтобы требовать некоей платы — или уж по самой наименьшей мере — верности идее, приведшей их в подобную даль.

Их необходимо убить, требовала она, только так можно почтить всё то, чем они пожертвовали…

И тех, кого убили по дороге.

Старик начал ругаться  и топать ногами. Сердце заколотилось быстрее. Слезы затуманили глаза. Наконец, копя внутри себя волю к убийству, он повернулся к груде обломков, среди которых сидели Выживший  и мальчик.