Великая Ордалия (ЛП)

Безымянный пленник, на мгновение вынырнув из убежища своих горестей, изумленно моргнул, узрев висящий над ними полог — полог из пламени.

И хотя пленник не мог этого знать, старый волшебник застонал во сне.

Нескованные цепями фигуры, застыв недвижимо, стояли под этой завесой. Нелюди, частично, а некоторые полностью обнаженные, оцепенело взирали вверх. Слезы мерцали на их щеках, отражая сияние полыхающей над ними стихии, нежные искры алого и багряного, образы проклятия, порхающие в переливающихся отсветах. Нелюди не обращали на закованных в цепи смертных никакого внимания, будучи словно порабощенными бушующим над ними пламенем.

Молот ударил. Истерзанный пленник моргнул, а цепь дернулась, заставив и его и все, стоявшие впереди него измученные души, сделать ещё два бездумных шага вперед.

Неумолимо, один сокрушительный удар за другим, цепь тащила его под огненным пологом, оцепенелого, подавленного этим пылающим безмолвием. Единственный брошенный украдкой взгляд исчерпал остатки его решимости. Он узрел наверху огни за огнями, беспредельность, бездонность пылающей топки. Теперь он смотрел лишь на играющие на полу отсветы, а цепь всё тянула его под нависающим, давящим душу огненным пологом. Всего света, исходящего от этой завесы, хватало лишь для того, чтобы вокруг черного провала его лица появился небольшой ореол. Пламя было бледным, как вьюга. С каждым рывком цепи казалось, что его отсветы колышутся у него за плечами, словно волосы.

Он коснулся провалов в своих деснах, пробежавшись кончиком языка по всем кислым ямкам, оставшимся на месте зубов.

И обнаружил, что познал сущность огня, осознал что его пустое отражение носит саму Преисподнюю словно парик.  А затем ударил молот и он, спотыкаясь и пошатываясь, двинулся вперед вместе с остальными несчастными, полог остался позади и над ним вновь разверзлась чернеющая пустота. Он осмелился глянуть вперед, поверх голов стоящих до него сломленных душ…

И узрел чернеющий призрак,  разлившийся в темноте маслянистым пятном, пятнающий простёршийся мрак глубочайшей, подлинной тьмой. Слившийся в единое целое всеми своими поблескивающими гранями…

Громадный саркофаг —

Старый волшебник заморгал, закашлялся от ужаса, щурясь будто ночь вдруг  превратилась в рассвет. Нахлынуло облегчение. Зубы! У него есть зубы! Он схватился за разбудившие его тонкие руки и вперился взглядом в стоящую на коленях Мимару, в чьих глазах стояли слезы.

Ахкеймион громко вскрикнул, охваченный буйством непередаваемых, невыразимых и в то же время очевидных эмоций и чувств.

Прижал ладонь к раздувшейся утробе женщины.

И застыл с кривой ухмылкой, пораженный ужасом, наконец поняв, что его отцовство в большей степени, чем что-либо другое, было убогим притворством. Чтобы стать отцом, нужно хотеть им стать, а не оказаться им по воле случая.

Свершилось. Второй Апокалипсис начался.

— В-всё б-будет хорошо…- прохрипел старый волшебник. Она поймет, что у него есть причины солгать, — верил он, — если вообще поймет, что он лжет.

— Тебе нужно лишь верить.