Великая Ордалия (ЛП)

— Они почитают себя свободными?

Вонь. Неразборчивые вопли. Конвульсии. Год за годом сражался он во чреве земли. Не было счёта  ранам. И вот цель его расточилась, превратившись в отчаяние.

— Лишь когда мы мертвы.

Он надломился — выживший понимал это.

И сошел с ума, чтобы выжить

Чертог Тысячи Тысяч Залов постепенно поглотил всю Братию, по одному отдавая их самоубийственной ненависти врагов. Все они, как один,  сражались, полагаясь на умение и хитрость, накопленные за две тысячи лет. Однако, никто из них не сомневался в печальном для них исходе сражения.

Дуниане были обречены.

Первыми пали юные и старые — достаточно было одной ошибки: столь незаметной стала грань между жизнью и смертью. Одни погибали в бою, находя последний покой под грудами мертвецов. Большая часть умирала от заражения ран. Кое-кто даже не находил пути назад в лабиринте, несмотря на то, что в молодые дни без труда справлялись с ним. Чудовищное колдовство Поющих, к примеру, сворачивало прочь с установленных с математической точностью опор целые галереи. Они не находили выхода к жизни и свету.

И умирали заживо погребенными.

Так уменьшалось число дуниан.

Однако Выжившему каким-то образом удалось  уцелеть. Как бы ни заливала его кровь, он всегда сохранял силы. Какие бы разрушения не окружал его, он всегда находил дорогу — и что более важно, никогда не оказывался закупоренным в одной из пещер. Он всегда одолевал, всегда возвращался,  и всегда заботился о ребенке, которого укрыл в глубинах.

Кормил его. Учил его. Прятал его. Вынюхивал тысячи опасностей, чтобы сохранить его жизнь. Он рисковал: позволял себе говорить с ним, чтобы уши мальчика не отвыкали слышать и понимать. Он даже завел светильник, чтобы глаза мальчика не забыли про свет.

Он, наиболее обремененный,  должен был стать единственным выжившим.

Какое-то время поток Визжащих не иссякал, не прекращался натиск этих безумных и никчемных жизней. Новые и новые враги во все большем и большем количестве наваливались на Чертог, своим множеством преодолевая самые хитрые ловушки: скрытые ямы, подпертые потолки, обрывы над бездной.

Но потом, столь же необъяснимым образом, как происходил любой поворот в этой войне, количество их резко пошло на убыль. На остатки  можно было не обращать внимания, последние враги тупо скитались по лабиринту, пока голод и жажда не сражали их. Их становилось все меньше и меньше, и, наконец, ему стали попадаться  только полуживые, едва пыхтевшие на полу.

Крик последнего из них показался Выжившему таким жалобным, в полном муки голосе звучали человеческие нотки.

А потом в чертоге Тысячи Тысяч залов  воцарилась тишина.

Полная тишина.

После этого Выживший и его мальчик бродили во тьме безо всякой опаски. Однако они не смели подниматься на поверхность, даже по тем восходящим ходам, которые казались им незамеченными врагами. Слишком многие дуниане погибли подобным образом. Они скитались, и мальчик рос здоровым, невзирая на подземную бледность.

Только когда исчерпалось последнее из известных им хранилищ припасов, они осмелились предпринять долгий подъем к поверхности, и оставили свой подземный храм, свою освященную тюрьму.

Выбравшись, Выживший обнаружил, что всё известное ему уничтожено, голая плешь Ишуаль морщилась под чуждым солнцем. Впервые в своей жизни он стоял обнаженным, совершено безоружным перед лицом неопределенного будущего. Он едва понимал, кто он такой, не говоря уже о том, что следует делать.

Мальчишка, с глупым видом уставившийся на мир, которого помнить не мог, споткнулся и пошатнулся от головокружения, настолько чуждо было ему открытое пространство. — А это потолок? — воскликнул он, прищуриваясь на небо.

— Нет, — возразил Выживший, начиная понимать, что именно очевидное было величайшим врагом дуниан. — У мира нет потолка…

И опустив взгляд к своим обутым в сандалии ногам, наклонился, чтобы поднять зернышко, затерявшееся среди  мусора. Семечко какого-то неизвестного ему дерева.

—   Здесь только полы…  такие огромные-огромные.

Земля для корней. Небо росткам… ветвящимся, протяженным…

Цепляющимся.

Черным железным топором он повалил дерево, бывшее совсем  тоненьким перед приходом Визжащих, чтобы сосчитать число лет их подземного заточения…

И узнать возраст своего сына.

Он, Выживший, был теперь не таким как прежде. Слишком многое было отнято у него.

— И что мы будем делать теперь?  — Спросил мальчик после первого проведенного под солнцем дня.

— Ждать … — ответил он.

То, что случится потом, как он теперь знал, определяет то, что произошло раньше. Цель не иллюзия. Смысл — вот что реально.

— Ждать?

— Мир ещё не закончил с Ишуаль…

И мальчик кивнул — с верой и пониманием. Он никогда не сомневался в Выжившем,  хотя считался с тем, что в душе его обитает легкое безумие. Он не мог поступить иначе, ибо таков был визг, такова была беспощадная бойня.

Был такой день, когда он приказал мальчику не дышать, чтобы облака не напомнили о них врагам. Был и другой день, когда, подобрав сотню камней, он прошелся по лесу и убил девяносто девять птиц.

Таких дней было много — ибо он не мог остановиться…  не мог не убивать…

Он не был прежним.

Он стал семенем.

A теперь ещё эти люди…

Они походили на дуниан, но не были ими.

Мальчик примчался к нему сразу же, как только заметил в долине старика с беременной женщиной. Вместе они следили за их продвижением к Ишуаль, следуя за облачком тишины, которую порождало в лесу их присутствие. Они следили за тем как пришельцы в растерянности бродили среди руин. И когда странная пара спустилась в Верхние галереи, они сократили расстояние между ними и собою, оставаясь на самом краю досягаемости их необъяснимого света. Не производя никакого шума, они тенью следовали за этой парой, украдкой подсматривая то, что им удавалось увидеть.

— Кто они? —Прошептал мальчик.

—Это мы… — ответил Выживший, — такие, какими были прежде.

И хотя он не понимал ни слова из того, что было сказано этими людьми, цель их предприятия понять было несложно: они разыскивали  Ишуаль, рассчитывали найти дуниан, но обрели лишь картину опустошения.

Старик был потрясен и впал в уныние, но о беременной этого сказать было нельзя. Она пришла, рассудил  Выживший, ради неизвестной ей самой цели. И  раздражало её не столько разрушение Ишуаль, сколько упадочное настроение старика.

Отца  ребенка, которого она несла в себе.

Эти откровения рождали сценарии дальнейшего развития событий, возможности, мелькавшие перед его внутренним оком. И, когда они с мальчиком явили бы себя  незваным гостям, именно ей назначено было стать заступницей, умягчать страхи и подозрительность старика.

Однако Выживший заметил также облегчение в душе старца. Ленивый прищур, рассеянный взгляд, замедленные сердцебиения, ибо исчез ужас …

Ужас перед дунианами.

Это ей суждено было распахнуть врата доверия меж ними  — так, по крайней мере, казалось.

А потом они вошли в Родительскую.

Уцелевший следил за ней из черноты, слишком далекой, чтобы заметить что-либо большее, нежели мотивы её действий. Он заметил, как она пошатнулась, словно внезапно ослепнув, когда взгляд её коснулся каменных постелей, костей дунианских женщин. Непонимание… Ужас…

Ненависть.

Глубокая, знакомая ему ненависть, овладела ею, явившись из  …ниоткуда.

Она также была безумна.

Но старик не знал этого. Он пришел, чтобы поверить в её безумие, чтобы воспринять её суждение как свое собственное. И когда она заговорила, Выживший понял, что время для наблюдения подошло к концу. У них не оставалось другого выбора: следовало вмешаться, чтобы справиться с необычайным поворотом событий.