Ожидание

— Хотите, я познакомлю вас с женщиной намного моложе меня. Вот она точно одинока! Ждите меня здесь, я быстро!

Развернувшись, она мчится вверх по лестнице, чему-то смеясь. Конечно, он несклад-ный человек, и вызывает жалость своим уродливым лицом, своими манерами, в которых угадывается нерешительность, и даже какая — то странная обреченность. Но он в чем-то смешной и даже нелепый, очень трогательно нелепый человек. На площадке третьего этажа Ника останавливается передохнуть, и взгляд её тянется к маленькому оконцу меж-ду этажами. Она видит, как мужчина вдруг резко поворачивается и идет быстрым шагом вдоль дорожки, ведущей к больничным воротам.

— Ну что же, тем лучше! — думает Ника, и, вздыхая облегченно, прибавляет шаг.

— Ты, почему опоздала?

Старшая медсестра, Анна Яковлевна, строго смотрела на неё поверх маленьких квад-ратиков модных очков. В одной руке она держала тонкую тетрадь, а в другой ручку с об-ломанными краями, обмотанную белым медицинским лейкопластырем, который из белого уже превратился в серый.

Ника знает, её фамилия уже стоит в том почетном "черном" списке, что красуется в тон-кой тетради. Теперь, как ни старайся, а на планерке обязательно будут " склонять по па-дежам" её фамилию. Ну а потом, дружно выносить общественное порицание, после кото-рого поневоле, ты себя почувствуешь, если не "врагом народа", то уж точно "злостным на-рушителем всех законов нашего общества", как порой выражалась дородная и самоуверен-ная в своей логике пожизненного профсоюзного лидера, медсестра из операционной, Ва-лентина Митрофановна, не сегодня-завтра пенсионерка.

Глянув на трагически строгие лица Анны Яковлевны и Митрофановны, Ника вдруг громко рассмеялась, небрежно скинув на детский стульчик свой широкий модный плащ, весело произнесла:

— Я бы уже давно была здесь, но не могла. Меня сейчас сватали!

— Кто? — дружный и удивлённый хор голосов тех медсестёр, что были в данный момент в раздевалке, ещё больше рассмешил Нику. Весело засмеявшись, она ответила:

— Бывший наш больной!

— Это не тот ли, что стоял внизу? — старшая медсестра скептически приподняла бро-ви, выщипанные в тонкую, едва заметную ниточку над маленькими голубыми глазами.

— Тот! — довольно кивнула головой Ника.

Она уже почти переоделась и теперь, стоя перед зеркалом, закручивала в жгут свои длинные черные волосы, что — бы спрятать их под белую шапочку. Она была даже рада, в какой — то степени, что внимание старшей медсестры было отвлечено от того безобраз-ного факта, что являло собой её опоздание на работу. И даже то, что Анна Яковлевна су-рово насупилась и возмущенно смотрит на неё, уже говорит о том, что в " черный список" явно ей не попасть на сегодняшний день. Наконец старшая медсестра произносит:

— Между прочим, этот мужчина ходит здесь кругами уже вторую неделю, и кажется у него не всё в порядке…-

— Где? — наивно спрашивает Ника, и, женщины, с интересом внимающие данному раз-говору вдруг хохочут громким, безудержным смехом.

— В голове, дурочки, в голове не всё у него ладно! — с досадой отвечает Анна Яковлевна, и, толкнув двери, выходит из раздевалки.

Ника не стала рассказывать об этом смешном случае Анатолию. В последнее время он стал раздражителен и вспыльчив. Поэтому, не лучше ли забыть о том смешном и странном человеке со страшными шрамами на лице, который почему-то до сих пор не выходит у неё из головы. Если бы это было раньше, то Ника не утаила, а всё рассказала бы мужу. Они просто посмеялись бы вместе над этим смешным случаем со сватовством, а потом за-были о нём, как это часто бывало раньше. Но это всё было раньше, а не сейчас!

— Почему с каждым днём становится всё грустнее жить? — думала иногда Ника, лежа ночью рядом со спящим Анатолием.

Она прислушивалась к различным шорохам и звукам, доносившимся с улицы, или со двора. Иногда в тишине ночного дома что-то звонко щелкало или скрипело, и тогда серд-це Ники начинало противно томиться какой-то странной истомой, а в голове стучали молоточками страшные мысли…

Нет, разве можно жить спокойно, когда вокруг тебя происходят столько всего, что ты не можешь понять все эти изменения, принять их как нечто естественное и неотвратимое.

Скоро опять обещают сокращение у них на работе. Говорят, что ЛОР-отделение переве-дут в хирургию, оставив всего десять — двенадцать коек для больных. А это означает, все медсестры их когда-то большого коллектива окажутся просто выброшенными на улицу.

— Начальство вам обязано предоставить новые места работы! — спорил Анатолий с Ни-кой, до хрипоты в голосе, до ожесточенности во взгляде. — Вот у нас на заводе, если спе-циалист хороший, кто посмеет уволить его. Значит, увольняют лоботрясов, которые не хотят работать…

А вскоре, и у них на заводе стало положение не лучше. Огромные химзаводы ещё кое-как дымили своими трубами, жизнь ещё вроде бы теплилась на этих необъятных и необозримых взору предприятиях, но с каждым днём становилось всё очевиднее и понятнее то, что наступает конец! Конец той спокойной, понятной, размеренной жизни, к которой многие привыкли, и которую так тяжело будет забыть! С каждым днём, ста-новился всё очевиднее тот страшный факт, что " союз нерушимых" разваливается на гла-зах. Одна за другой бывшие республики провозглашают себя независимыми государст-вами, каковыми они являлись более семидесяти лет тому назад. Но тогда, в начале двад-цатого века, видимо было всё понятно с происходящими переменами, хотя опять же, кто его знает! Революция 1917-го года немало судеб перелопатила, немало жизней унесла ни в чем не повинных людей. И разве не было того факта, что брат сражался против бра-та, что сын отрекался от отца, сдавая его со всеми потрохами новой власти, поначалу всё такой же непонятной…История повторяется? Значит опять будет разруха и голод, опять море крови и брат пойдёт против брата… Не дай бог, что — бы это произошло! Независи-мость — многообещающее слово, сладкое как шербет, но иногда, вязкое и кислое словно тёрн! Кому- какое по вкусу! Иной раз и шербет горчит, а кислый тёрн превращается в изысканное лакомство! И нам ли, маленьким людям, судить о тех глобальных измене-ниях, что происходят не только с огромной страной, но и со всеми нами…

— Но ведь мы хотели этого!

В многочисленных дебатах, которыми заполнялись часы вынужденного безделья, люди, искали причину всех своих бед и несчастий.

— Мы голосовали за независимость, а что получили взамен? И зачем нам эта независи-мость, когда нет работы! Когда я, совсем не чувствовал себя ущемленным. Ни в чём…

Кричал какой-нибудь доморощенный политикан, стоя в кругу своих пьяных друзей- собу- тыльников, потрясая перед ними заскорузлым кривым пальцем, в кожу которого въелся черный мазут, за многие годы так и не отмытый ни мылом, ни мочалкой.

Ника обычно спешила быстрее пройти мимо таких сборищ, но ей почему-то становилось горько и обидно видеть этих ничем не занятых мужчин, в чьих полупьяных глазах она ви-дела один и тот же вопрос. Что? Что происходит с нами, со страной?

Она и сама не могла понять ничего из того, что творилось кругом. Даже её Толик, он так изменился! Если прежде он выпивал по какому-то случаю, то теперь частенько приходил с работы " навеселе". Он начинал громко говорить, размахивая руками, учил "жить" Нику, поучал детей, ругал Герку за её мальчишечьи выходки, шлепал или кричал на Данила, когда тот "лез не вовремя к отцу" с книгой. Малыш, заплакав, уходил в дальний угол и оттуда смотрел на отца затравленным взглядом загнанного зверька.

— Ну что? Что с нами делается? Что происходит? — глядя на мужа, опять думала Ни-ка, и ей становилось страшно. Также, как три года тому назад!

— Я кто? Я человек маленький! И разве я виноват, что у меня отобрали мою Родину, и указали, что и тут я никто! Ие-эх, Родина! Родина, как мать родная, может и пожалеть, к груди прижав, да слезами облив, а может, дать хорошего пинка под зад, или тумака, а за что, неизвестно! Родина! Так, где же теперь, ты — моя Родина?!