Ожидание

— Зачем? Да затем, что все уезжают отсюда! Все! Пойми же, наконец, Ника! Пойми всех этих людей! Никто из них тоже не хочет уезжать, но они боятся за себя, за жизнь де-тей. Да и место наше там, где наша с тобой Родина!

— Родина?! — Ника смотрела на Анатолия, и чувство, похожее на обиду или протест, зах-ватывало её сердце всё больше и больше, и стало подбираться к самому горлу.

— Где моя Родина? Объясни мне, если ты такой умный! Родители мои чистопородные украинцы, так…

Анатолий усмехнулся, видно услышав слово "чистопородные". Ника это поняла, и опять с обидой повторила:

— Да-да! Чистопородные! Я чистая украинка без всяких примесей, но родилась в Ка-захстане. Так зачем же мне ехать в Россию, и жить там, если моя Родина должна быть здесь, где я родилась. И я не пойму, чего хочешь ты? Хотя ты русский…

— При чем здесь русские и украинцы! — раздраженно бросил Анатолий, поднимаясь с ко-лен. — Да когда же ты поймешь, глупая женщина, что здесь становится опасно. Неужели ты не слышишь эти разговоры за спиной, где всем нам обещают устроить Варфоломеевс-кую ночь, перерезать всех нас и поджечь дома….

— И ты веришь бредням пьяных мужиков, или угрозам неумных мальчишек студен-тов? — голос Ники срывался, и в нём чувствовались слёзы.

— Я не верю! И не хочу верить! Но я боюсь за тебя, за детей. Я же люблю вас, отвечаю за вас…

— Перед кем? — насмешливо спросила Ника, зябко поводя плечами.

— Перед собой, и своей совестью! Поэтому Ника, я прошу тебя, давай подумаем серьёз-но на эту тему!

Ника закрыла глаза. Анатолий опять сидел перед ней и смотрел на неё своими добрыми, заботливыми глазами. Ника обняла его за шею и заплакала. Он гладил её плечи, что-то ей говорил, словно просил или уговаривал! Вскоре она успокоилась. Свет в доме погас, и очередной день ушёл в небытие.

Ника бежала на работу, проводив Данила в детский садик, наспех поцеловав сына в ма-кушку, и дав обещание пораньше забрать его после работы. К восьми часам утра, она уже должна быть у себя в перевязочной, но как нарочно запасной вход в здание со сто-роны аллеи закрыт. На нижнем этаже детского отделения опять карантин. Очевидно, опять санэпидемстанция нашла стафилококк, и целую неделю придется проходить в больницу через главные ворота, теряя во времени минут пятнадцать. Сейчас всё так строго. По всей больнице идёт постоянное сокращение рабочих мест, и ей совсем не хочется остаться без работы. Хотя, если быть честной, так надоело каждый день вставать в семь часов утра и бежать галопом то в детский сад, то на работу, боясь опоздать даже на две минуты.

В ЛОР-отделении уже сократили количество больничных коек, и соответственно сокра-щен штат медсестёр. Из огромного отделения на семьдесят пять коек остались лишь жал-кие крохи. Всего двадцать пять мест. Неужели дальше будет всё хуже и хуже?

Правда, за себя ей нечего опасаться. Работы в перевязочном кабинете очень много, и навряд ли ей надо опасаться сокращения, тем более она единственная, кто может под-менить операционную медсестру. А после сокращения медсестёр не хватает, и ей при-ходится работать даже в процедурном кабинете. Её день загружен так, что некогда иной раз выпить чаю, а не то что, заниматься всякими межнациональными распрями, да бес-толковыми разговорами, чья нация лучше…

— Вероника Антоновна, здравствуйте!

Задумавшись, она едва услышала негромкий мужской голос, раздавшийся позади неё. Удивленно оглянувшись, Ника остановилась. На неё смотрел мужчина лет тридцати. Высокого роста, худощавый. Коротко стриженые волосы странно топорщатся в разные стороны, но смешная кепочка — блином, прикрывает не только их большую часть, но и те уродливые шрамы, что протянулись через всю левую щеку, и которые, как знает Ника, заканчиваются где-то на макушке головы. Страшные шрамы, последствия какого- то не-счастья, или аварии.

— Кажется, это был ожёг, химический ожёг! — высказала своё мнение одна из медсестер,

по поводу неприглядной внешности больного. — А у нас, врачи-хирурги отличные специа-листы, новое лицо в два счёта пришьют, сама свидетель…

Ника тогда не дослушала рассказа медсестры, чему именно та была свидетелем. Она сама знала, что в их отделении работают прекрасные врачи, и появление такого боль-ного не диковинка. Иссечение грубых швов лица, и наложение косметических, отнюдь не такая сложная операция, хотя и не из самых приятных. Только этот больной был в чем-то довольно непонятной личностью, и едва ли он был ей интересен как мужчина. Она видела его мельком, всего один раз, но что-то тогда её поразило в нем. Глаза ли, с голыми воспаленными веками, или все те — же шрамы, багровой рваной полосой протянувшиеся по его лицу. Кого напоминал ей этот мужчина?

Неужели старого Айкена, из её далёкого детства? Но Айкен был старик с добрыми гла-зами ребенка. А у этого мужчины, быстрый, ускользающий взгляд вызывает непонятное беспокойство и желание уйти, скрыться от него неизвестно отчего, и почему. Да и к чему она сравнивает Айкена с этим незнакомым ей мужчиной. Она видела его только один раз в отделении, мельком, а потом он исчез. Его выписали…

— Так быстро?

— С ангиной всего — то лежат пять дней, и то такие больные почти не лечатся, а бега-ют неизвестно где! — с досадой ответила на её вопрос Айман, до сих пор так и не выйдя замуж, и став с годами почему-то нудной и некрасивой женщиной. — К тому же, он просто собирался проконсультироваться с нашим врачом, насчет будущей пластической операции. Сам молодой, а шрамы уродуют…

Но, не договорив, Айман подозрительно посмотрела на Нику:

— А ты чего, замужняя женщина стала вдруг чужими мужчинами интересоваться, да ещё с такими крупными физическими недостатками? В твоем то положении…

Кажется, тогда Нике стало неловко под пристальным взглядом Айман… Да и в самом деле, почему и отчего она обратила внимание на этого больного? Навряд ли он ей зна-ком. Его фамилия ни о чем не говорит. Может, ей стало его жалко из-за уродливого шра-ма? Глупости! Зачем жалеть этого взрослого человека, и к тому же совсем ей незнакомого.

Да и жалость ли это? Просто он странно тревожил её, заставляя учащенно биться её серд-це…

— Так кого же вам вызвать? Какого врача? — нетерпеливо спрашивает Ника, и мужчи-на, опустив голову, словно пряча под фуражкой своё уродливое лицо, произносит сму-щенно:

— Я вас уже давно здесь жду!

— Зачем? — удивляется Ника, продолжая потихоньку идти к ступеням крыльца, веду-щего в отделение, и мужчина следует за ней.

Он молчит, явно стесняясь, но когда Ника начинает подниматься по ступенькам лестни-цы, он вдруг быстро и резко произносит:

— Я слышал, вы сейчас холостая?

— Что? — удивленно тянет Ника, поневоле останавливаясь. Она с интересом смотрит на странного мужчину, но он опять смущается так сильно, что, опустив низко голову, отво-рачивается в сторону глухого высокого забора, и, заикаясь, произносит:

— Из-звините, я хо-хотел с-сказать н-не замужем. Я х-хотел бы п-познакомиться

по-поближе…

Оторопев, Ника смотрит секунду на мужчину, а затем громко, без всякого стеснения на-чинает хохотать. Мужчина смущается ещё больше, и ещё ниже склоняет голову в нелепой кепочке, так что Нике видны лишь кончики его красных ушей. Ей становится стыдно за свой дикий смех, и она, превозмогая себя, что — бы вновь не расхохотаться, торопливо про-износит:

— Простите, но у меня двое детей…

— Это ничего, ничего… — замахал руками мужчина.

— А ещё…ещё у меня есть муж! — докончила Ника, и торжествующе посмотрела на него. Тот растерянно захлопал воспаленными веками, не зная, что сказать. И почему-то, Ни-ке вновь становится жаль этого нескладного, и в чем-то довольно нелепого мужчину, ко-торый теперь мял тонкими, длинными пальцами свой грубый, безобразный шрам. И опять что-то знакомое чудится Нике в этом странном человеке, но она лишь громко вздыхает, и, тронув мужчину за рукав его легкой куртки, произносит: