Инферняня (СИ)

— Когда они напали? — спросил Томас.

— Вчера после полудня.

Томас кивнул и спросил:

— А они пришли точно из‑за амброзии? Может, был другой повод?

— Зевс кричал: „Не смейте брать чужое, кровососы!“ — сказала Селия.

— Кто такие кровососы, мама? — спросил Мосик, оторвавшись от рисования.

— Это нехорошее слово, детка, забудь его, — велела ему Селия.

Мосик продолжил шоркать карандашом по листу, и я расслышала, как он шепчет под нос едва слышно:

— Кровососы — пылесосы… Кровососы — кабакосы… Кавапосы — куроносы…

Томас поднялся:

— Спасибо за помощь, миссис Барментано.

Подошла Мьё:

— Если вам нужна наша помощь, Томас…

— Спасибо, миссис Грыыхоруу, — Томас благодарно кивнул. — Пока что нет. Ах, да.

Он отвел ее в сторону. Я двинулась за ними. Томас тихо сказал:

— Передайте мистеру Олимпусу, он может возвращаться к себе домой.

Мьё кивнула. Томас сказал мне:

— Идем.

И двинулся не к арке, а к главному выходу из зала — в дверь входили и выходили студенты.

— Ты ведь что‑то понял, да? — я семенила, пытаясь подстроиться под его стремительный широкий шаг.

— Да, — коротко ответил он. А пояснения??

— Может, объяснишь мне?! — спросила я, как только мы вышли в широченный и холодный коридор, где Томас не сбавил шага. — Куда мы идем?

— К машине, — ответил он.

— А Гермес?

— А что Гермес?.. Он был бы очень полезен… но, думаю, он побоится.

Чего побоится? Но я решила не сворачивать от темы.

— Ты сказал „потом“, — напомнила я. Компаньоны мы, в конце концов, или нет? Должна я тоже быть в курсе дел?

Хотя он с этим вряд ли согласиться. Скажет, что я всего лишь няня и мол, иди‑ка ты домой и нянчись с малышней. Ни на что другое твои мозги не годятся!

— Ну Томас! — окликнула его я.

Но Томас уже завернул за угол.

Я почувствовала себя такой разнесчастной, глупой и ненужной, что сначала остановилась, как вкопанная, а потом, заметив, что стою неподалеку от широкого деревянного подоконника, подошла к нему и уселась, уставясь взглядом в свои коленки. Посижу, отдохну от этих дурацких каблуков, а потом пойду домой. Почему‑то мысли о том, что дом за тысячи километров отсюда и у меня нет ни документов, ни денег, у меня в тот момент не возникло.

— Эй, — раздался голос Томаса, передо мной возникли черные брючины. — Ты чего? — Томас вдруг сел рядом и голос его прозвучал удивительно встревоженно: — Тебе плохо?

— Нет, — я помотала головой.

Он взял меня за руки — так ласково — и сказал:

— Алисия?

Я подняла на него глаза, рот мой сам по себе скривился и слезы навернулись:

— Я тебе только мешаю. Я ничего не знаю и вообще…

А Томас сказал:

— Прости. Я слишком задрал нос, да? Я свинья.

— Тогда уж скорее индюк — зазнавала, — я хлюпнула носом, хотела достать из кармана платок, да ведь кармана не было, он в джинсах.

Томас достал из смокинга шикарный бледно — лиловый шелковый платок и положил мне в руку.

Я вытерла глаза. И нос. Улыбнулась ему.

— Вот и молодец, — сказал он. — Спрашивай. Все, что хотела.

— А мы разве не спешим? — проговорила я.

— Нет. Мы прекрасно успеваем… Так, первое, помню, что они ели на десерт в графском саду…

— Ага.

— Помидоры.

— Что — о? — моя грусть улетучилась, как сахарная пудра на булочках от дуновения ветра.

— Не хочешь же ты сказать, что ловила прохожих и сцеживала из них кровь для Мосика?

— Ну. Я… Покупала томатный сок… — виновато сказала я. — По цвету же похоже, я думала, он еще совсем глупый и поверит. Я даже писала на банке…

— Что, интересно? — брови Томаса насмешливо встопорщились.

— Что это кровь первого сорта, — смущенно высказалась я.

Томас захохотал. Я уже хотела было снова разобидеться, но он повернул ко мне абсолютно счастливое лицо и произнес:

— Ты такая фантазерка.

Я хмыкнула. Ну, что есть то есть. Я и правда не без фантазии.

— Уверяю тебя, он прекрасно различит их с расстояния в метров двадцать. По запаху.

— Да?? — вот ужас‑то. Что же он обо мне думал?

— Читать он, скорее всего, не умел, — подбодрил меня Томас.

— Почему же они всегда не пьют томатный сок?

— Потому что это скучно, — ответил Томас.

— А другие няни что же?

— Про томатный сок написано в инструкции, — отозвался Томас.

Я хотела сказать: „В той, которую я пишу, тоже“, но зачем хвастать, что я будущая знаменитость (хоть и в узких кругах нашей корпорации) — автор лучшей инструкции для нянь?

— Следующий вопрос, — сказал Томас.

— „Соответствующие“, — сказала я.

— Ах, да, — вспомнил он и спросил виновато: — Я хоть не больно пнул тебя по ноге тогда?

— Больно, — сказала я. Ну может и не так уж и… Но он так мило раскаивается: глаза его становятся похожими на глаза спаниеля миссис Кривич со второго этажа, а брови так трагично сходятся у переносицы!

— Извини, — сказал он очень мило. То есть со всеми перечисленными мною атрибутами его раскаяния.

Я полюбовалась на них немного… Ну то есть как немного — он кашлянул с какою‑то неловкостью и произнес нерешительно:

— Итак, соответствующие?

— Ага, — сказала я.

— Олимпийцы, как и все боги, бессмертны.

— Я знаю.

Ну может про всех богов я и не знала, но про олимпийцев мне же Селия не далее как позавчера сообщила.

А Томас продолжал:

— И они избегают всего, что связано со смертью — например, склепы.

— Избегают? — переспросила я.

— Скажем, для них это не любимые места для прогулок, — сказал Томас.

— Но это значит при необходимости они вполне могли бы туда зайти. Это для них не как… для нас… э — э… космос. Или налоговая.

— Да. Но они предпочитают этого не делать. Говорят, это отнимет у них несколько лет жизни.

Значит, как налоговая.

— Хотя, — продолжал Томас, задумчиво рассматривая противоположную стену, хотя на ней ничего особенного, кроме замысловатой трещины на штукатурке, видно не было, — они же бессмертны, то есть живут бесконечное количество лет. А от бесконечности какое число не отними, останется все равно бесконечность…

Иногда Томас мне кажется слишком заумным. Но потом он сказал:

— Так что их объяснение слишком неубедительное.

— Зачем же они врут? — сразу оживившись, спросила я.

Томас пожал плечами и ответил, заговорщически наклонившись ко мне:

— Если ты бог, признаваться в страхах совсем не по рангу.

— Хи — хи…

— Поэтому они зовут соответствующих — тоже греческих богов, но кто по работе имеет дело со смертью… — сказал Томас и давай перечислять всякие нелепые имена, я запомнила только „Аид“ и „Хырон“, а может, „Хаврон“.Томас еще сказал, что этот Хаврон — перевозчик через реку. Только при чем тут смерть?

Томас поднялся:

— Теперь мы можем идти?

Я тоже вскочила:

— Конечно. А куда?

Томас уже заворачивал за угол, и я как раз догнала его, когда он обернулся, отчего мы едва не стукнулись носами, и ответил:

— К Зевсу.

— Это его Гермес боится?

— Да.

— Но зачем нам к Зевсу?

— Как ты думаешь, от кого он узнал о том, что Селия украла амброзию?

— Думаешь, от Петера?! — вскрикнула я так громко, что какой‑то парень в круглых очках шарахнулся от нас и, вписавшись в стену, растерял все свои тетрадки.

Томас приглашающе распахнул тяжелую высокую дверь, мы вышли во двор.

— Но Петер не говорит толком! — уже тише сказала я.

— Думаю, у Зевса на кухне амброзии полно — и детской в том числе.

— Значит, Петер может быть уже взрослый? — поразилась я.

— Его украли вчера утром. Амброзию дают вместо еды?

— Ага.

— Но чем старше ребенок, тем больше может съесть амброзии. Так что… В школу его отправлять можно наверняка.

— В школу никого отправлять нельзя.

— Негативный личный опыт?

Мне вспомнились плевки жеваной бумагой в голову в младших классах и унизительные лапания в старших. Неужели большую часть учеников составляют дети бандитов?