Вор (ЛП)

является ее опекуном уже шесть лет, и у них никогда не было машины. Так же, как она

никогда не была за пределами Токио, и не ходила в настоящую школу. Насколько ей

известно, Габриэль никогда не открыл бы кафе, несмотря на его притязание о знании про

них все. Токио в Алабаму? Серьезно?

— Почему мы здесь? — в отчаянии спросила она, уже в миллионный раз за

сегодня.

— Для контроля за вандализмом, — ответил он.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

— Спроси меня позже, — произнес Габриэль.

Она скрестила руки на груди.

— Сейчас уже позже?

— Нет, — с непоколебимо хорошим настроением ответил он. — Ну же, давай

посмотрим, как много строительная бригада успела сделать внутри.

— Ты в хорошем настроении, — прокомментировала она угрюмо.

— Я люблю этот город, — ответил он, направляясь к входной двери.

«Город», по мнению Камиллы, едва ли мог зваться таковым.

Габриэль утверждал, что Хэйвенвуд довольно большой, но после того, как их

самолет совершил посадку, они проехали утешительный свет эстакады и оказались на

извилистой двухполосной дороге. Дороги, удаляющиеся от шоссе, изгибались и

извивались, пересекая засаженные поля и недавно построенные подразделения. Деревья

были везде. Хотя она видела и небольшие горы на горизонте, участок шоссе с

церковью/кафе располагался на равнине, гораздо большей, чем Камилла привыкла видеть.

Камилла привыкла. Она никогда не была окружена таким количеством деревьев на такой

концентрированной территории. И среди таких высоких, устоявшихся, наползающих со

всех сторон… нависающих над дорогой…она чувствовала клаустрофобию. Если говорить

о доме, в Токио, деревья в Японии были красивыми и тонкими, распланировано

размещенные в садах и парках в связи с ценностью и ограниченностью пространства.

Деревья были главным украшением — произведением искусства. Здесь же чувствовалось,

что деревья — законные владельцы земли, армия, которая восстанавливается так же

быстро, как ее сокращают.

Хотя листья уже начали опадать, желто-красное полотно все еще мелькало перед

глазами. Камилла сравнивала листья с синяками. Цвета напоминали ей о безнадежной

битве с приходящей зимой — грустной, но в то же время смелой, а потому и красивой.

Хотя, учитывая жару, которая стояла в ноябре, было достаточно сложно представить здесь

зиму.

Камилла не обращала внимания на здания с тщательно разработанным дизайном и

упорядоченной архитектурой. Ей сейчас так не хватало утешительной суеты плотного

мегаполиса. Еще один фактор к списку вещей, который вызывал отчуждение.

Странность была в том, что впервые в жизни, она не выглядела чужой. Ее родители

были шотландцами; ее золотые вьющиеся волосы и зеленые глаза не так уж и

распространены в Японии, где она родилась. Там она была объектом любопытства,

несмотря на то, что вела она себя как настоящая японка. В отличие от Габриэля…

Никто, кто встречал их, не спрашивал, действительно ли Габриэль ее отец. И так

было очевидно, что нет. Ему было около тридцати, но выглядел он моложе своих лет.

Несмотря на его безукоризненный английский, он был определенно японцем: не очень

высок, с раскосыми любознательными глазами и прямыми черными волосами, которые

будь бы на дюйм длиннее, можно было бы собрать в хвост. И хоть он и выглядел как

японец, но не скрывал свою неприязнь к стране, на протяжении всех тех шести лет, когда

был опекуном. Он отрекся от суши материка, раздражался по поводу языка (его японский

был таким же проблемным, как и ее английский) и ненавидел еду.

— В Японии вся еда на вкус как морская вода, — часто говорил он.

Он никогда не рассказывал Камилле откуда родом, но, видя его отношение к

английскому, она была почти уверена, что он американец. В конце концов, об этом городе

он уже прожужжал ей все уши.

Габриэль открыл входную дверь, и Камилла зашла в здание вслед за ним. Они

оставили дверь открытой, чтобы хоть так сюда попадал воздух — центральная вентиляция

еще не была восстановлена. Незавершенное строительство было везде. Фасад дома все

еще выглядел как небольшое святилище храма с колоннами и витражами, но скамьи уже

наконец-таки убрали. Козлы и листы гипсокартона всё еще находились здесь, но в

конечном итоге, появятся столы и стулья, а также ковры, застилающие каменный пол. Тут

много пространства, на потолке специальная ниша, в которую встроены софиты из

цветного стекла. На первом этаже будет прилавок и, собственно, кафе. На втором — их

комнаты. Первоначально они служили комнатами для священника, так что не нуждались в

большом обновлении. За исключением, водопровода, который нужно проводить повторно.

И крыши, которую нужно починить. И порванных ковров. Видимо, под двумя

отвратительными зелеными коврами должен быть отполированный деревянный пол. А

также тут были груды старого хлама, от которого еще предстояло очистить шкафы. Да-а.

Не так уж и много обновлений.

Но внизу, в святилище, то есть в столовой, строительные работы шли куда лучше,

полагала она.

Габриэль был в восторге.

— Вот здесь будем готовить чай и кофе, — он указал, где именно. — Вид будет

лучше, когда прибудут столешницы. Прилавок и кассу поставим здесь. Нужно еще

подождать, пока установят стекло. Тут будет полно еды, которую ты не хочешь есть.

Камилла поморщилась.

— Всё, что ты собираешься делать, будет покрыто шоколадом, или карамелью, или

же вообще изначально сделано из сахара.

— Это пекарня, детка.

— Можно печь вещи без сахара, знаешь ли.

— Например?

— Например, пирог с карри, — это слоеный пирог с мясной начинкой. — Или

чука-человек.

— Китайские свиные булочки? Это далекий юг, Камилла. Никто не будет это есть.

— Откуда ты знаешь? — вызывающе спросила она. — И «далекий юг», —

последние слова она произнесла на английском, акцентировав на них внимание. — Что бы

это еще значило?

— Это то, где мы находимся. Это регион, который охватывает несколько штатов в

южно-восточной части США. А это означает две вещи. В общем-то, это означает кучу

всяких вещей, но я озаботился только двумя: во-первых, тут готовят лучшую в мире еду.

Это родина хороших и честных людей, которые понимают, что масло — это хорошо, бекон

— еще лучше, и нет никакого смысла в чае, если он не состоит на девяносто процентов из

сахара. Во-вторых, здесь никто не знает, что такое пирог с карри и даже, если ты

уговоришь кого-то попробовать его, тебе вежливо улыбнутся, из-за хороших южных манер

скажут, что он хорош, но никогда не закажут его снова.

— Я не знала об этом, — весело прозвучал женский голос в другой части церкви.

— Это кажется немного самонадеянным, так говорить.

Габриэль повернулся, и улыбка осветила его лицо.

— Шарлотта!

Шарлотта

была

женщиной

лет

тридцати,

среднего

роста,

средней

привлекательности и с неприлично длинными рыжими волосами, собранными в косу,

конец которой качался возле ее талии. Она светилась энтузиазмом, так же как и Габриэль.

Она поприветствовала его дружескими объятьями.

— Мне всё было интересно, когда же ты сюда вернешься, — воскликнула она. — И

я всё не верила, что кто-то купил старую епископальную церковь, но, знаешь, теперь я не

так уж и удивлена.

— Буду считать это комплиментом, — ответил он.

— Мистер Кацуро, — произнесла другая женщина, переступая порог. — Я была

бы рада приветствовать вас в Хэйвенвуде, но мне сказали, что это не первое ваше

пребывание здесь.

По правде говоря, в ее голосе не прозвучало ни капли радушия. Она ступала

осторожно, как будто ожидая, что здание вот-вот завалится. Она резко отличалась от