Стучит, гремит, откроется (СИ)

— Вот и не знаю.

Ежка закашлялась, не веря своим ушам — ее Меланье да захотелось пококетничать! Сдерживая усмешку, Стольник похлопал панну по спине и начал тихо разузнавать, чем возбудим кашель — сквозняком ли, холодным вином иль, быть может, сглазил кто?

Зоек тем временем сощурился не менее лукаво, собеседнице подражая.

— Тогда доверьтесь предположениям и не вынуждайте меня высказывать собственные, возможно, неверные.

Меланья смущенно кашлянула в кулак.

— Так вы, оказывается, рьяный хранитель предположений, в которых не уверены? — дабы не молчать только, спросила она, проклиная всячески предательски окрасивший щеки румянец.

— Не сказать, что прямо хранитель, но предпочитаю не делиться ими, ибо велика вероятность навредить.

— А если, к примеру, одна-единственная мысль является верным решением какого-то вопроса в деле военном, и вы, не высказав ее, навредите?

— Важно понимать, когда лучше промолчать, а когда — высказаться.

Кучер свистнул плетью, и карета наконец тронулась, натружено скрипнув рессорами. Зоек не отставал и вперед не рвался, продолжая ехать напротив. Видно, задумался — свесивши русоволосую голову, вперил очи в луку седла. От мелькнувшего в чертах лукавства не осталось и следа. Но вот мужчина встряхнулся, снова поглядел на Меланью.

— Стоит ли мне печалиться по причине расстроившейся охоты? Как считаете, панна?

— Я мало знаю вас и ваши предпочтения, но сама бы опечалилась, ибо забава ладная, в ней бы и я поучаствовала.

— Насколько я знаю, женщины обычно страшно ужасаются, наблюдая смерть зверя, что, впрочем, не мешает им расхаживать в мехах. Неужто пани Меланья не из числа таких и хрупкие пальцы ее, которые, как говорят, частенько гусельные струны пощипывают, способны также смертоносный кинжал сжимать?

— А вы вспомните пистолет в моей руке, — опять поддавшись лукавству, Меланья показушно хрустнула пальцами: мол, прямо сейчас подтвердить могу. — А если серьезно, меха не отвергаю и на смерть зверя смотрю без содрогания, с измальства привыкши к ней.

— Признаюсь, вы меня удивляете! Где ж это воспитанница писаря насмотрелась на животную смерть?

Скрытничать вдова не видела смысла, потому честно отвечала:

— Я ведь не всегда была под опекой Стольника, когда-то и в деревне пришлось пожить...

И оба столь увлеклись, разговорившись, что беседовали вплоть до Горграда, забыв про время да окружающих.

"Что это я делаю? — размышляла Меланья по возвращении, непроизвольно берясь за гусли. — Какой бес дернул меня мстить Гощицу, на чувствах его играть?.. а всего хуже, что заигралась и забылась... Ох! Виляс покарает меня, как пить дать, покарает, снова причинив боль... Глупость сделала, глупость, глупость!!! Чего учудила, зная, что нельзя дозволять себе привязываться к новым людям! Не дай Бог, — она перекрестилась торопливо, — из-за моей страшной удачи пострадает еще кто-то — не переживу, ей-ей!". Женщина не верила в бродящий в народе слух об особых прокленах, из-за коих умирали все близкие проклятого, но крамольные мысли порою прокрадывались в голову, и сейчас именно та печинка была.

Но вместе со страхом ощущалась теплота, будто нашлась родственная душа. Беседовалось с Зоеком легко, непринужденно, тут ничего не попишешь.

Изнывающий от любопытства Стольник пробовал зацепить крестницу вопросом, но Меланья не слышала, впервые настолько погрузившись в свои мысли. Так что писарю пришлось смирить интерес обещанием расспросить вдовицу завтра и принять вестника. Тот известил о разбойничьем налете на сестрин хутор.

***

Покудова Меланья досматривала последние сны, Лепкар уж вернулся с рынка с полнившейся различным харчем корзиной и, когда хозяин невесть с чего поинтересовался, что нового слышно, доложил:

— На обратном пути заскочил я к тетушке, занес ей кой-чего... а возвращаясь, углядел каких-то двух панов, которые на старом кладбище сабли обнажали.

— Экая невидаль, — обронил Стольник равнодушно, застегивая нарукавную пуговицу.

— Вконец распоясались... Запрет на дуэли мало кого останавливает, перчатки как бросали, так и бросают... стража-то у нас самая что ни на есть "неподкупная", за девятерик бляшек готова глаза закрыть... Так вот. Подошел я, стал быть, поближе к ограде, "Кто ж на этот раз?" — думаю. И кто?! Никогда не угадаете! Гощиц и Зоек!.. Один еще освоиться не успел — а туда же; второму, сколь я помню...

— Постой-ка. Ты сказал, Гощиц и Зоек? — с неверием переспросил Стольник, странно на слугу уставившись.

— Совершенно верно.

Вызванная сими словами реакция ввергла челядинца в полнейшее недоумение.

— Бесы б их побрали!.. Мелка!!! Просыпайся, немедленно! — неистово вопя, Стольник вломился в комнату к крестнице. — Ох, слава Богу, ты уже одета! Скорее, там этот... на дуэли! — Писарь схватил воспитанницу за руку и повлек к двери. Сопротивление удалось не более, чем если бы она была паучком, чья паутина налипла на шкуру продирающегося сквозь бурелом медведя.

— Кто? — непонимающе спросила заспанная Меланья, отбрасывая за спину косу, которую собиралась переплетать.

— Зоек твой! На дуэли с Гощицем!

Остатки сна как рукой сняло.

— На дуэли?!.. Почему?!

— Я откуда знаю?! Бежим, времени нету!

***

Стальной перезвон несся с маленького старого кладбища, от могилок коего остались порядком сгладившиеся, едва заметные холмики и кое-где уцелевшие деревянные кресты. Невозмутимо насвистывающий стражник прислонился к стене за углом, периодически поглядывая в сторону поединка: не пора ли могильщика звать? Писарь мимоходом бросил на него уничтожающий взгляд, сподвигший прервать насвистывание и вытянуться по струнке.

Бились они среди печально поникших берез, в ветвях коих ни дуновения не блуждало. Воздух был тих, по-утреннему свеж, даже, пожалуй, немного прохладен; пташки заливались в кустах; на украшенном лепниной балконе истошно мяучила кошка. Не пытаясь ее шугануть, дородная дама в кружевах облокотилась о подоконник распахнутого окна, подперла подбородок пухлой ладонью и с интересом наблюдала за действом. Из мечтательного выражения явствовало, что барышня представляет, будто сражаются ее поклонники (что, впрочем, ей только представлять и оставалось). Несколько явно скучающих зевак бродяжьего вида оперлись на покошенный кладбищенский заборчик и, лузгая семечки, лениво спорили, кто одержит победу. Стольник с крестницей словно на потеху прибежали, по крайней мере, писарю показалось именно так; совершенно не верилось, что идет смертельный бой, скорее — мастерской спектакль.

Сосредоточенный и по обыкновению спокойный Зоек заложил левую руку за спину и без видимых усилий отбивался. Сам не нападал, изнуряя противника, и сие ему успешно удавалось: вены вздулись на лбу Гощица, желваки играли на скулах. Он раскраснелся и тяжело дышал, а сабля его меленько подрагивала, выдавая усталость. Но упрямый пан, не сдаваясь и не думая, видно, про истощающиеся силы, продолжал нападать, наскакивая поспешно, суматошно. Прям как волчонок, который, играючи, прыгает вокруг матерого вожака стаи, терпеливо снисходящего до неразумности щенка.

— Остановитесь!!! — закричала задыхающаяся Меланья. Перед глазами стояли цветные круги, ужас стеснил грудь, и, в отличие от Стольника, не было сил и желания вглядываться, кто побеждает, кто проигрывает — только пусть прекратят это безумие!

— Кто в бога верует! — Опекун поддержал не только словесно, а еще и под локотки подхватил. — Бросьте саб...

Зоек отвлекся всего на миг, но это стало губительною ошибкой. Клинок противника соскользнул с его и зацепил бок. Гощиц отступил в неверии, выскользнувшее из пальцев оружие оказалось на примятой траве.

Одной рукой опираясь на саблю, а другой — зажимая кровоточащую рану, Зоек пошатнулся, тяжело рухнул на колени. Вопреки ожиданиям, не упал. Сразу. С полколодежки продержался, после чего таки потерял сознание.

— Лекаря сюда! — зычное приказание Стольника вырвало Меланью из оцепенения. Легко перемахнула она через оградку и ринулась к поверженному, но замерла в нескольких шагах, словно ее удержал кто, не давая приблизиться.