Стучит, гремит, откроется (СИ)

***

Следующим утром в сторону Жувеча потянулась длинная вереница рыдванов, колясок и карет. Кроме людей военных, редко который вельможа ехал верхом, как никак, сие мало соответствовало высокому статусу.

Ясное дело, поезд знати возглавляла роскошная княжья карета, восьмью вороными запряженная. За ней верхами следовали четыре десятка личной охраны — отлично вымуштрованных, статных, будто на подбор, молодцев. Далее, кто в чем, катили вельможи. Брички да телеги с челядью и необходимым имуществом пылили в хвосте. Едва ли не каждая барыня прихватила с собою половину домашней прислуги, почитая, что меньшее количество просто греховно для жены высокопоставленного лица. Наши панны в этом плане весьма выделялись — с ними вовсе не было челяди.

Что до весьма не любившей знатное общество Ежки, то она решила все ж составить компанию Меланье, ибо полюбила ее, как родную, самой себе в этом не сознаваясь. Всю жизнь хотелось ей дочку, а по иронии судьбы и детьми, и внуками рождались одни мальчики; невестки же были типичными зазнавшимися богачками, чтящими боле всего наряды и шкатулки с каменьями.

Ехали панны в закрытой карете вместе с писарем, кой всю дорогу развлекал их шутками-прибаутками не хуже скомороха.

— Немало я видел шутов при дворе, невольно да выучился у них кой-чему, — так сам Стольник объяснял баснословные умения свои.

Однако веселье сошло на нет, стоило поздним вечером въехать в пущу — мрачную, зловещую, навевающую неимоверную тоску по привычным полям.

Каждые две сажени у обочины мелькал только вкопанный столб с фонарцем, но неведомо, во благо ли — от огня темнота за кругами света сгущалась в непроницаемую бархатную завесу, слегка ветром колыхаемую. Деревья даже над дорогой сплелись ветвями, создавая нечто наподобие причудливого свода, сквозь который едва пробивались лунные лучи.

Лес будто возмущался вторжением: выли где-то невдалеке волки, филины ухали негодующе, а ветки шумели, роптали на чужаков. В темноте нет-нет да сверкали звериные очи. А может, и не звериные...

При воспоминании о сошедших с ума лесниках Меланью прошиб холодный пот, и она спешно задернула занавесь.

— Люди не страшатся жить в таком месте?

— Лядагчане — они как тараканы, нигде не пропадут, к любой местности привыкнут, — ответил Стольник задумчиво.

— Любите вы свой народ, пан писарь, ничего не скажешь.

— Люблю, не люблю, а правду говорю.

Воцарилось молчание. Тишину спугивали негромкий скрип осей и стук колес.

— Какие промыслы здесь в ходу? — снова спросила Меланья.

— Лес рубят, кожи выделывают. Смолокурен много... не хотела б тут поселиться, а?

Молодая женщина отчаянно замотала головой.

— Не представляю, как можно!..

— Это потому, что всю жизнь на равнине прожила. Мне тоже малость не по себе, -молвила Ежка, запахиваясь шаль.

— Известно ли, когда вернемся?

— Кто его знает... месяца точно не пройдет.

— Сие не может не радовать, — с горькой иронией заметила Меланья.

— Пани Ежка, не пугайте ее, а то не уснет сегодня... Охота обычно длится не дольше пяти-шести дней.

Вдова облегченно выдохнула — названный крестным срок страшил на порядок меньше.

— Должен сказать, — продолжал писарь, — при дневном свете пуща немного преобразится...

Тут крестный прислушался и оповестил:

— О, Жувеч близко.

Молодая женщина снова выглянула. Перед внушительными деревянными стенами блестели сотни огней. Вышедший встречать люд при приближении княжьей кареты разразился приветственными криками, напоминая скорее разбойников с большака, нежели радушных приемом жителей. Впечатление подкрепляли одетые мехом наружу, нередко на голое тело жилетки, кудлатые нечесаные головы и лица, столь заросшие бородами, что одни глаза блестели. Факельный свет делал улыбки хищными, потому и женщины выглядели не менее угрожающе, чем мужчины, — чисто хозяйки разбойных притонов.

— М-да, выглядят не шибко... дружелюбными. Но стараются, как видно, казаться таковыми, — сглотнув, прошептала Меланья.

Ежка хмыкнула.

— Вряд ли они вышли за стены из любви к Потеху иль желания поглазеть на пышную знать. Вероятнее, их сдернули с лежанок и погнали встречать, где ж дружелюбию взяться?

Под все редевшие крики навроде "Да здравствует его милость князь!" добрались наконец до резиденции — высоченного, этажа в четыре, сруба. Находился он в самом центре мрачного городка, у деревянной вплоть до не позолоченных куполов церковки.

На крыльце князя приветствовал жувечский войт Шеляг, по виду — настоящий пройдоха. Вестимо, сей муж оделся на порядок лучше простых жителей, но Меланье показалось, что в иное время он также не гнушается яловых сапог.

— Устала? — Когда пришел черед их карете остановиться у крыльца, крестный сам подал руку Меланье.

— Немного, — призналась та, переминаясь с одной затекшей ноги на другую. — По правде говоря, это самая долгая дорога на моей памяти.

— Ничего, на отдых достаточно времени, — сочувственно сказал писарь, помогая вылезти Ежке. — В комнатах должна наличествовать заваренная мята, после нее сон будет крепким... Кстати, про комнаты: я договорился, нам определят соседствующие.

Холл резиденции был украшен в лучших охотничьих традициях, из-за чего походил на лесничий домик с высоким потолком и цветными витражными окнами. Стены увешивали самопальные ружья, рогатины, силки, разнообразные шкуры и головы животных, средь коих имелись особо устрашающие размером своим да оскалом. Над лестницей в рамах из черного дерева красовались три портрета: два из них, по бокам, с изображениями любимых княжьих борзых, а третий, центральный, — самого Потеха, врукопашную борющегося с медведем. Видимо, чучело того самого медведя стояло в углу, в окружении более мелких собратьев, а также двух матерых волчин и громадного, с десятилетнего ребенка ростом, кабана.

Благо, никаких увеселений в ночь приезда не устраивалось, — все устали с дороги, да и князь полагал застолье перед охотой не шибко благоприятным для оной, — потому гостей сразу развели по комнатам, небольшим, изобилующим дорогими шкурами на полу и стенах. Из предметов роскоши присутствовали только пуховая перина на высокой кровати да столик со множеством ящичков и зеркалом в узорчатой кованой раме (впрочем, для Меланьи последний был, пожалуй, лишним). Сразу закрывшись, молодая женщина обнаружила на ларе свечи и графин с теплым мятным отваром, испивши который, упала на кровать, не раздевшись, да быстро заснула усталым сном.

Конский топот и ядреные крики, гул пожирающего соломенные крыши огня и кровавый блеск стали в отнесенных для удара руках. Испуганно мечутся женщины, повыскакивавшие из хат в одних исподних рубахах. Ревут дети и запертая в горящих хлевах скотина, ревет, гудит неистовое ярое пламя, входя в раж и с каждым мгновением возрастая в разрушительной силе своей.

Они жгут, они рубят, беспощадно, словно нелюди какие...

Пуля угодила в орошенную чужой кровью руку, и потекла по ней своя, собственная кровь; мелькнула во взмахе сабля, и покатилась по траве срубленная голова. Тело затоптали вырвавшиеся из конюшни шальные лошади.

Ее ничего не спасло от клинка, от возмездия.

Резко вдохнув, Меланья села на постели да постаралась отделить сон от яви, как две спутавшиеся нити из разных клубков. Колодежки не прошло, как она, охнув испуганно, соскочила с кровати — спросонья почудилось, что в окна бьет зарево приснившегося пожара. На деле же разгорался небосклон на востоке, готовясь к восходу. Предрассветная серость отступала в глубины леса, и городок постепенно наливался красками. Вместе с тем становились четче очертания, словно художник завершал картину последними штрихами. На березе под окном скворцы перепархивали с ветки на ветку, задорно щебеча при этом. Приглушенно шумел ранний рынок за церковью; среди блеяния, лая, ругательств и выкриков торговок да зазывал можно было расслышать обрывки грустной лирниковой песни, коею бродячий старец зарабатывал подаяния.