Ожидание

— За что? — прошептала она, и в её глазах вдруг появились блики, похожие на вспы-хивающие огоньки тлеющих в ночи углей догорающего костра.

— За то, что я тебя тут как идиот, жду третий месяц. Все мне смеются в лицо, и гово-рят:- Ну, парень, сбежала от тебя твоя жена. Сбежала! Как по твоему, приятно мне это слышать каждый день по несколько раз?

— Но ты ведь знал, что я приеду! Ты получил багажом мои вещи, а это уже означало, что я еду. А ещё… ещё я ждала тебя всё это время. — тихо говорила Ника, глядя присталь-но на этого красивого и неприступного мужчину, который был её мужем, и который, на её слова, лишь усмехнулся и скрестив руки на груди, гордо вскинул голову. Тугие завитки его кудрей откинулись назад, открыв взору Ники упрямо нахмуренный лоб, плотно сжа-тые губы, сдвинутые к переносице густые светлые брови, под которыми непримиримым холодным блеском сияли серые глаза.

— Скажи, почему ты не встретил меня? Ты ведь знал, наверное, что вокзал здесь закры-вается на ночь. Так почему же ты не пришел к поезду.

— Мы не получили твою телеграмму! — упрямо ответил Игорь, садясь в кресло и глядя перед собой всё тем же строгим холодным взглядом.

— Лжешь! Ты её получил, вон она лежит на столике в прихожей. Оказывается… оказы-вается, ты такой же лгун, как и твоя мать!

— Не трожь мою мать! — вскочил Игорь с кресла, и глаза его гневно вспыхнули. — Если ты ещё что-то скажешь против неё, то я за себя не ручаюсь.

Эти тихие, произнесенные сквозь зубы слова, прищуренные глаза, в которых вспыхивают яростные огоньки, отчего-то напугали Нику, и поэтому, виновато опустив голову, она тихо произносит:

— Хорошо! Хорошо, пусть будет всё так, как ты говоришь. Пусть ты не получал моих писем, пусть не получал телеграмму, пусть не обратил внимания на мои вещи…

— Ну почему — же, обратил! — с усмешкой произнёс Игорь, глядя на Нику.

И она вдруг со страхом и ужасом поняла, что опять же, она совсем не знает его! Для неё Игорь — малознакомый человек, которого она даже боится!

— Это ты не обращала внимания на мои письма, которые я писал тебе каждую неделю! — очень тихо произнёс Игорь, но слова его громким эхом отзывались где-то внутри неё. Ма-ло того, кажется, что каждая клеточка её тела начинает вибрировать, словно проникает-

ся тем страхом, что однажды возник и до сих пор не исчез…

— Я ждал ответа на мои письма, а ты… ты даже не подумала ответить на них!

— Но… — растерянно начала Ника и запнулась.

Она не могла ему сказать, что несколько раз порывалась ответить Игорю грубым, обид-ным письмом, и каждый раз рвала его, надеясь, что следующее послание мужа будет дру-гим. Она не могла обидеть Игоря, хотя его слишком откровенные письма продолжали при-ходить исправно каждую неделю.

— Я не люблю писать письма! — наконец ответила она, глядя в глаза мужу.

— А ему ты писать любила? — вдруг закричал Игорь, и, рванувшись в спальню, выво-лок оттуда большой черный чемодан. Её чемодан!

Ника смотрела во все глаза на Игоря и не понимала, что он делает, чего он хочет? И лишь когда до неё донеслись слова, со злым свистом выговаривающие знакомые строки, она всё поняла.

— Здравствуй мой милый Стриж!

Ну, вот тебе уже тринадцать лет! Если бы ты знала, как я жду,

когда ты вырастишь, и мы встретимся с тобой. Я буду стоять внизу, в Яру под под обрывом, и кричать:

— Лети, лети ко мне мой милый Стриж!

И ты, раскинув руки, словно крылья, вздохнёшь всей грудью, изгоняя из себя страх, и полетишь, полетишь навстречу мне. А я встречу тебя, и не дам упасть…

— Ты что же, считаешь меня за дурака, если таких вот любовных "детских" писем у тебя целая пачка?

— Их всего двенадцать… — побелевшими губами прошептала Ника.

— Двенадцать? Да пусть хоть одно, но это означает, что тебе, именно тебе писали эти любовные послания.

Игорь замолчал, медленно обвёл Нику взглядом, в котором чувствовалось презрение и брезгливость, и срывающимся голосом прошептал:

— Дрянь! Маленькая потаскушка!

Затем, резко повернувшись, он бросился к шкафу, схватил большой металлический под-нос и высыпал на него Володины письма. И прежде чем Ника успела что-то сообразить, огонь жадно и хищно набросился на эту бумажную кучу.

Ника сидела молча на стуле и смотрела, как догорает маленький костёр на железном подносе. Игорь тоже молчал, отвернувшись и глядя в окно.

Ника встала и пошла к двери. Одевшись, она подошла опять к Игорю, теперь уже сидев-шему в кресле, внимательно посмотрела на его красивый гордый профиль, обрамленный живописными кудрями, подумала лениво что-то о непреклонности, и, вздохнув, тихо про-изнесла:

— Я ухожу!

В ответ было молчание.

— Я ухожу один раз!

Красивый мужчина, не мигая, смотрел прямо перед собой, и девушка, вздохнув опять, пошла прочь из зала. В прихожей громко хлопнула дверь, но мужчина в кресле не поше-велился. Лишь на лбу его ещё глубже стали две глубокие морщины, да над переносицей ещё ближе сошлись густые светлые брови.

Ника шла неспеша, по тропинке ведущей от дома к дороге. Начинало темнеть, и в воз-духе чувствовалось легкое осеннее дуновение ветерка. Оно было слабое, ненавязчивое, и даже приятное именно сейчас, когда на глазах то и дело появляются слёзы, а потом вновь исчезают, видимо по мере того, какие мысли или воспоминания терзают мозг и душу юной девушки. Где-то неподалёку, под чьей-то ногой хрустит крупная галька. Девушка, встрепенувшись и оторвавшись от своих дум, замирает и отчего-то оглядывается назад, но на тропинке никого нет.

— Тем лучше!

Девушка вздыхает громко, шумно. Подняв глаза, она видит на небе огромный диск пол-ной луны, которая, кажется и в правду ухмыляется или попросту смеётся над ней. Или над всей этой историей!

— Тем лучше! — упрямо повторяет девушка, глядя на огромное светило.

Решительно взмахнув головой, она поворачивается и быстро идет к шоссе. Ещё изда-ли, она увидела бредущих по дороге Нинель Петровну и тётю Фаню, мама шла отдель-но за ними. Явно, вся процессия направляется к дому Игоря. Несмотря на сгустившиеся сумерки, Ника побоялась быть узнанной и перешла на противоположную сторону дороги. Но когда женщины медленно прошествовали мимо, она почему-то поплелась позади них, ненавидя и презирая себя за тот страх, стыд и покорность, что чувствовала в себе. Но в тот момент, когда пожилые женщины свернули с дороги на тропинку, Ника рванулась впе-рёд, и, схватив за плечо испуганно вздрогнувшую Марию, проговорила торопливо:

— Не ходи туда мама!

— Почему? — удивилась Мария. — Почему ты здесь?

— Я не нужна ему! Я ушла, а он даже не поднялся с кресла.

Мария глянула на дочь своими грустными, с годами потускневшими, но в сумерках всё ещё черными глазами, и спокойно произнесла:

— Ну что же, это твоё дело и право! У тебя здесь есть вещи?

— Да, чемодан!

— Пойдем, заберем!

Тётя Фаня попыталась что-то сказать, видя, как Ника молча рассовывает вещи по уг-лам, и утрамбовывает плотней свой большой черный чемодан, но Мария лишь опустила ей руку на плечо и тётя Фаня тоже замолчала.

Назад они шли молча, делая вид, что ничего не произошло. В автобусе молоденькие пар-нишки, лукаво посматривая на Нику и на огромный чемодан, предложили свою помощь, но она лишь отвернулась от них к темному окну. Но когда черный чемодан опустился посреди комнаты, которую в детстве называли бабушкиной, лишь тогда Ника вдруг раз-рыдалась горько и безутешно.

— Что я ему сделала? Что? — кричала она, нервно протягивая руку к сидевшим перед ней двум пожилым и так рано поседевшим женщинам.

Но они молчали, ибо знали, нельзя утверждать, что один прав, а другой нет. Они были мудрые женщины, так как жизнь тоже потрепала их сполна, научила быть терпимее и осторожнее во многом.

— Поплачь! — говорила одна из женщин.

— Всё будет хорошо! — говорила другая.

В доме было тепло и уютно. Мирно гудел в печке огонь. Огонь! Он сжёг Володины пись-ма! Их нет! Нет даже пепла, он остался там, в том чужом для неё доме. Раз так! Ешь огонь, жируй, взметайся веселей, поглощая с радостью вот эти письма, полные бессмыс-ленного любовного бреда, и которые очевидно предназначены не ей, так как реальность намного отличается от того, что здесь написано.