Пастырь и Змей 3 - Воин Змея (СИ)

Не сломить тебе духа славянского!

Перед Белым Христом не склонившийся,

Умирает свободным Даждьбожий внук.

Желя с Карной, сестрицы печальные,

По славянской земле разлетелися,

Ой не плачьте вы, жены славянские,

Вновь рассвет придет после лютой тьмы...

- Бусов плач... Будто по нам написано. Уж лучше бы Драгослав Белому Христу служил, - тихо промолвил Бранимир, надеясь, что никто его не услышит.

- Служанки по углам шепчутся, что Драгослав и есть Визимер Винитарий, вернувшийся из Пекла, чтобы снова терзать нашу землю, - также вполголоса ответила Ярослава.

- Бабьи сплетни, - поморщился Бранимир.

- Сплетни не сплетни, а такого разорения даже хазары не чинили.

Бранимир ничего не ответил. Перед глазами стояли ужасы, обрушившиеся на его землю после того, как пал Буривойск, и князь был вынужден прервать полюдье, чтобы подготовить оборону Стольского. Огромные земли между Днепром и Карпатами не знали войн вот уже почти полвека, укрепления захирели, войска были неготовы - и черная рать затопила их, как в половодье. Летучие отряды черемисов разоряли селища, перемещаясь по замерзшим рекам с такой скоростью, что догнать их на тяжелых славянских конях почти не было возможности. Псоглавцы занимали городище за городищем, многие удельные князья, разочарованные в мощи Стольского, переметнулись к Драгославу. Смута, как пожар, охватила Подолье и все земли на восток от Збруча: чародейство Драгослава и его спутников всегда склоняло чашу весов на сторону захватчиков. И тенью ещё большей беды, неописуемых ужасов, нависала над ними тень Змиева Дитя, вырвавшегося из Аэн Граанны...

Богухвал после поражения от Драгослава заперся на Святовитовом поле, и о нем не было ни слуху, ни духу. Стольское готовилось к обороне, беженцев высылали в тиверские земли или прятали в карпатских убежищах, и город почти опустел - найти в нем кого-то, кто не принадлежал бы к воинскому сословию, было задачей почти непосильной. Даже Громницы, столь любимые Бранимиром, прошли совершенно не по-праздничному: наскоро справили обряд на главной площади, освятили свечи и разошлись по делам - ковать мечи, доспехи и наконечники для стрел, оттачивать навыки обороны или просто отдыхать после тяжелого дозора.

- Говорят, Дубравка закончила полюдье в земле уличей и едет к Драгославу на передовую? - тихо спросила Векослава.

- Да, - ответил Бранимир. - Разведка в тылу врага смертельно опасна, ведь перед нами не простой враг. Но Дубравку определенно видели пересекающей Буг несколько дней назад.

Вдовствующая княгиня выпрямилась, отложив вышивку. Её лицо преждевременно состарилось от горя и лишений, но глаза по-прежнему горели горделивым огнем, а в стане чувствовалось достоинство настоящей Бусовны.

- Вели выделить мне несколько кметей, Бранимир. Я поеду к Дубравке.

- Ты... Матушка, что ты... - князь будто окаменел. Все взгляды в гриднице были прикованы к Векославе, даже Ведомысл прекратил играть, не донеся руку до струн.

- Да, я поеду к Дубравке. Если ей нужно отомстить мне - пусть подавится. Но мы всегда хорошо ладили с ней в детстве, быть может, я сумею добиться мира.

- Не глупи, - Бранимир отбросил свою завсегдашнюю почтительность. - Не для того мы кровь свою проливаем, чтобы жены хорватские сами к врагу в пасть лезли!

- А я и не лезу. Мы же сестры, сынок. Дубравка твоя тетя...

- Тетя, убившая Хальвдана и Гриня, наплевав на вековечные законы гостеприимства. Тетя, из-за которой погиб отец. Тетя, натравившая на нашу землю зло, которого она не видала со времен незапамятных.

Векослава промолчала. Все взгляды по-прежнему были устремлены на неё. Никто больше не говорил - было слышно, как на дворе метет снег.

- И все-таки я хочу увидеть её, - Векослава поднялась со скамьи.

- Мама, - треснувшим голосом проговорил Бранимир.

- Нет, молчи. Я все решила.

Векослава вышла из гридницы, отстранив рукой поднявшегося было навстречу князя. Раздались удаляющиеся шаги по лестнице; Бранимир все сидел молча, глядя матери вслед. Векослава умела уговаривать - перед ней стушевывались даже горделивые горные воины и скаредные торговцы. Может, она и могла бы остановить эту войну.

Но все равно на сердце князя кошки скребли.

38

Чем ближе было до Збруча, тем сильнее Векослава ощущала войну. Если в Стольское добирались только тревожные вести и потоки беженцев, то здесь, в дне пути от линии фронта, Карна и Мара властвовали вовсю.

Деревни стояли брошенные, улочки между домами замело снегом, кое-где под снежными завалами провалились крыши. Выли забытые собаки, несколько раз попадались волки, которых княгиня считала давно повыведенными в сердце земель Бусова дома.

- Вот те на, и месяца не прошло, как отсюда люди поуходили, а такое ощущение, будто годы прошли, - сказал дружинник Скорыня, когда они проехали его родную деревню, Осколье. Княгиня предложила воину покинуть её ненадолго, чтобы посмотреть на родной дом, но Скорыня энергично помотал головой.

- Нечего мне смотреть там, твоя светлость. Дом там, где родичи собираются и чуры родовые стоят, а мои давно уже в схронах под Карпатами, и идолы свои забрали. Здесь от моего дома пустая оболочка осталась.

"Как тело, оставленное душой", - подумалось Векославе. Такой ей казалась сейчас вся земля между Стольским и Збручем, а что творится на землях, захваченных Драгославом, было даже страшно представить. Кажется, у варягов с северных берегов Янтарного моря есть подходящее слово для этого понятия.

Альфрекка. Земля без жизни, где даже деревья не растут и зверьё не бегает. Альфреккой слыли Смарагдовые врата Аэн Граанны, а теперь освободившаяся Рогатая Погибель превращала в альфрекку весь родной край Векославы.

"Неужели Дубравка заварила всю эту кашу из-за меня? Тогда пусть возьмет и подавится. Мальчишек только жалко, но я отпущу их у Збруча".

Ночевал поезд княгини на заставах, которые выросли на дорогах через каждые десять верст, словно грибы. Хранили их суровые кметы из-под Перемышля и с бойковских гор - бородатые, угрюмые воители с резными топориками и в плащах, расшитых затейливым растительным узором. Княгиню везде любили, и Векослава не могла пожаловаться на недостаток почтительности или неподобающее её чину отношение - но на каждой заставе, услышав от дружинников, куда и зачем едет княгиня, кметы рассеянно кивали головами, и в спину Векославе глядели удивленные и в то же время настороженные взгляды. От глаз Векославы не укрылось и то, что некоторые воины при виде её незаметно скрещивали пальцы - старый бабкин жест, оберегающий от нечистой силы.

На Векославу глядели, как на обреченную, уже отданную Нави, и потому стремились оградить себя от духов, витающих вокруг княгини. Она не обижалась.

Чем ближе к границе, тем заставы становились больше, а горцев и перемышльцев сменяли подоляне, рвавшиеся на передовую, чтобы отомстить захватчикам за разорение родной земли. К встревоженности на их лицах часто подмешивались усталость и боль: многие были ранены, а времени на надлежащий уход не было. В двух днях пути от Збруча в обе стороны уже начиналось место, где в последние три седмицы постоянно велись боевые действия: передовые разъезды с обеих сторон то и дело пробовали на прочность укрепления противника. Это не было полноценными битвами - так, далекие зарницы грядущей грозы, Бранимир копил силы в Стольском, Драгослав - где-то за Збручем, наверное, в Витичеве Подольском или Белогорске. Но все же здесь лилась кровь и звенели клинки.