Камин-аут (СИ)

– Вам плохо? – с трудом оторвался от холодной громадины, о которую опирался вспотевшей спиной.

– Нет, не надо денег…

Янке не мог понять, на каком языке говорит этот человек, но он отчетливо понимал слова. Пара грязных желтовато-бурых рук потянулась к его бедрам. От мужика пахло весьма сомнительно.

– Я-анке! – прохрипел бомж, шурша неровными пальцами в складках джинсовой ткани, пуская слюни на худые ноги.

– Ты меня знаешь? – насторожился парень, цепляясь ногтями за стену, боясь, что этот мужик снесет его с ног.

– Мил человек, помогите… Помираю.

– Дядя, может вам чего купить?

Руки, заросшие седой порослью, мяли его ляжки, живот, икры. Подол новой рубашки распахнулся, обнажая натянутые, как струна, темные от загара мускулы.

– Помогите! – этот яркий образ не имел ничего общего с тем бомжем на безлюдной улице Нагасаки.

Бомж рванул на него, облапил руками и долбанул об стену.

Перед ним – чумазое лицо бомжа с воспаленной кожей и язвами, мужик пытался расколоть его череп об каменную стену. Откуда-то приковылял еще один помятый бродяга, в руках с ободранными костяшками пальцев – погнутая медная труба. Раздирая одежду в клочья, царапая кожу, первый бомж что-то вдохновлено вопил. Другой бил трубой, шепелявил и плевался слюной.

– Отпиздим тебя, сучонок! По твоему стоячему хую, по твоей черной коже! Чтобы твои говенные яйца в узел завязались и с пиздой срослись!

Наждачные пальцы драли рубашку, кожу, джинсы, пытались вырвать волосы, бомжи били по всему телу. Схватили за руки и поволокли к баку с мусором, перевалили через край и залезли сами. Они топтали его, пытаясь раздавить насмерть. По живому телу скребли своими погаными пальцами.

– Получай, черный!

Они топтали его руки, били ногами. К утру раны затянутся, кости срастутся, волосы восстановятся, вот только лишь боль не забудется, боль и животный страх, парализовавший тело.

Моча стекала с лица, глаза заплывали кровавой пленкой. По ноге прошмыгнула крыса, пару раз вяло пискнула. Волосы слиплись от грязи, консервная банка содрала кожу с локтя. Протухшее содержимое врезалось в нос тошнотворной вонью. Из разбитой головы сочилась кровь, приманивая кошек. Запах собственной крови и гнилых продуктов, прокисшего молока… Янке помнил этот запах, но не мог различить, и тошнило его, скорей, по привычке.

– Срань апостольская, ты не имеешь право на существование, ты не человек! – роптал один.

– Тьфу! – плюнул второй, крепко сжимая трубу в сальных пальцах. – Чтоб ты сдох!

Треск рвущейся материи, и у бомжа в руках обрывки рубашки. Лезет в карман за перочинным ножиком, начинает кромсать джинсы.

– Ты даже умереть не можешь по-человечески! Что ты за тварь такая?!

Его потные пальцы лапают, тискают, выкручивают, зарываются глубже, мужик сует ногти в джинсы сзади, просовывая пальцы всё дальше.

– Если завтра не приедет мусоросборник, съедим его.

В Нагасаки, где всё цвело пышным цветом, воздух окрасился черным.

Солнце припекало, вызывая жжение в содранной коже. Янке полз по дну мусорного контейнера, переставляя побагровевшие руки по завалам гнилья. Вокруг весело кружили мухи, норовя укусить за распухший язык. Повиснув на шершавой стенке бака, потерял сознание.

– Янке? – чей-то спокойный голос, это не психанутые бомжи, не полицейские и даже не мусорщики. – Ты как? – мягкий ласковый голос, словно флейта, но говорил определенно мужчина. Гладкие пальцы коснулись щеки.

Янке дернул рукой, и тут же пальцы оказались захвачены, крепко и надежно.

– Всё хорошо… я вызвал полицию, они забрали этих сумасшедших.

Парень дрожал от переполняющего его восторга, он ведь не мог растянуть губы в улыбке, губы потрескались и кровоточили. Сначала показалось, что он вновь утратил цвета, но потом сообразил, что смотрящие на него глаза – беспросветно-черные, а кожа – бледная, почти меловая.

Потолок. Это не больница, это его комната, стеной огороженная от гостиной. Рядом сидел Эваллё и заинтересованно даже восторженно разглядывал его распухшее лицо. Но нет, лицо абсолютно нормальное, более того, оно сухое и чистое.

– Я тебя помыл, пока ты был без сознания. Когда я волок тебя до квартиры, на нас так люди таращились… Мне пришлось обмотать тебя рваным детским одеяльцем. Не переживай, я никому не расскажу и тебе не советую. Ходить в темное время одному очень опасно, особенно в нетрезвом виде. – Холовора наклонился к нему, звякнув серьгами, и погладил лоб, откидывая кудрявые волосы на подушку. – Маю я тоже не расскажу, это будет наш с тобой секрет, – прохладные руки накрыли веки, погружая в сон.

Потом посыпался шквал телефонных звонков от Фрэи. Вечером Янке набрал её номер, благоразумно промолчав про свои приключения. Она заставила его поволноваться: на Моисея было совершенно покушение, если это так, то и ей могла угрожать опасность. Хотелось подбодрить, рассказав, какой у неё замечательный старший брат, но тогда пришлось бы рассказывать, из какого дерьма вытащил его Эваллё, про избиение, про море спиртного, которым он накачивал свои почки с утра до вечера, и про всё то дерьмо, в котором он обвинял братьев… Конечно, он не мог позволить себе сказать правду, незнание – великая блажь. Для этой девочки он готов был врать, постоянно врать, он готов был испражняться грязным враньем, если бы от этого Фрэя стала чуть-чуть счастливее.

*

Танго настраивала микрофон, Акихиса возился с длинным шнуром, пытаясь сместить его таким образом, чтобы нельзя было споткнуться.

– Ты думаешь, это хорошая идея – исполнить на дне рождения моей тети несколько композиций? – колебался Маю.

– Это чума! – радостно отозвалась солистка. – Подумай сам, если б в твою честь исполнили песню, тебе было бы приятно?

Холовора отбивал ритм, касаясь клавиш вслепую:

– О, это навряд ли, я не люблю, когда скромного меня возносят над другими и выделяют из общей массы. Даже посвященная мне песня не пробудила бы в ответ каких-то вдохновенных чувств, – сгримасничал Маю.

– Зря ты так, Селике… Мне кажется, музыка – это больше, чем просто слова, если слова несут определенную смысловую нагрузку, то музыка, она воспринимается всеми по-разному, и каждый может услышать в ней что-то только своё.

Перед пятым числом они решили провести контрольную репетицию прямо на месте. Мини-концерт должен был происходить в крытом павильоне под круглой прозрачной крышей, в здании, напоминающем юрту, только больше её во много раз. Возможно, здесь когда-то был парник.

На южном острове, где давно царствовало лето. На природе, недалеко от леса – с одной стороны и пруда – с другой.

Минут двадцать пять Холовора, он же «Селике Васка» прогонял свою партию на клавишных. Когда он отвлекся, то заметил, как Рокуро складывает футоны в дорожную сумку.

– Вы ночевали прямо здесь? – восхитился мальчик, отправляя толстовку на животе.

– А что, мы же свободные, ни к чему не привязанные скитальцы, – заунывно протянул парень, как давно заученную балладу.

Акихиса надел кепку козырьком назад:

– Не ровня вам, детям мегаполиса.

– Мы жили в захолустье, – уточнил Маю.

– Слушай, а хочешь с нами? На Фиджах у нас есть чудесный домик… махнем туда все вместе.

– Домик на Фиджах?! – опешил Маю. Холовора опирался на правую ногу, в незанятой руке дымилась сигарета «Mild Seven», дымок медленно обволакивал его зубы.

– Ну да, мы там жили, пока хозяин не вернулся. У него там холодильник буквально под завязку набит всякой жратвой, а в подвале – морозильник с пивом. Так он даже не заметил пропажи.

– А как вас вообще занесло на Фиджи?

– Папа подарил мне три билета, ожидая, что я приглашу своих друзей, – усмехнулась Танго. – В первый же день мы проиграли билеты, – она захохотала громко и заливисто, Маю лишь недоуменно провожал её глазами.

– Поверь, чувак, если развлекаться, то на всю катушку! – Рокуро вдарил по тарелкам и подхватил гитару Акихисы.