Камин-аут (СИ)

– Уверен.

– Не бойтесь, это не грязное заведение для отпетых негодяев и выхоленных потаскух, но вполне приличное место, – эту фразу ему пришлось сказать по-фински, чтобы Химэко ничего не поняла.

– «Настолько же приличное, как и эти колготки?»

– Они неплохо смотрелись на манекене… на ваших ногах они смотрятся во много раз интереснее.

– Папа, что интереснее? – оживилась Химэко, повернув личико на голос Моисея.

– Колготки, – ответила Фрэя, ёрзая на сиденье и размахивая локтями в такт музыке. – На-а-ас во-о-олною вынесло на бе-е-ерег, и мы цеплялись за пе-е-есок. С милым моим Юкси что ни де-е-ень – нас рассекают што-о-о-о-орма…

Своим вокалом ей удалось вызвать у Моисея улыбку. Ей бы платок и сарафан – не такое еще покажет!

– Здесь можно ходить в сапогах? Я думала, под кимоно обязательно нужны белые носки…

– Фрэя, таби, они называются таби.

Моисей помогал Химэко снять курточку, пока Фрэя крутилась перед зеркалом, поднимая и опуская длиннющие рукава.

– Полагаю, что можно. Иди-ка сюда, – поднял на руки Химэко.

– Папа, где Фрэя?

– Я здесь, – девушка ухватилась за рукавчик детского платьишка.

В воскресный день ресторан был запружен народом. Как и обещал Моисей, Фрэя увидела японцев и их расфранченных спутниц. Взгляд рассеивался: десятки пестрых кимоно нежных весенних расцветок. На деревянной сцене сидели люди с музыкальными инструментами – девушка успела насчитать трех певцов, которые всё время сменяли друг друга. Старик, женщина и молодая девушка. Инструменты у музыкантов были специфическими, большинство из которых Фрэя видела впервые.

Когда они с Моисеем вошли в зал, на сцену как раз просеменила женщина с сямисэном и, аккуратно подоткнув кимоно, устроилась на подушке.

Втроем они пробрались к самой дальней стене. Никто не удивлялся, что один из посетителей решил привести с собой ребенка, здесь были и другие дети, правда, значительно старше возраста Химэко. Зато на Фрэю сразу обратили внимание. На её европейский разрез глаз, красновато-каштановые, как листопад, волосы, высокий рост, к тому же она не умела семенить маленькими быстрыми шажками, как делали это другие японские женщины. Она села на скамью и прислонилась к стене, обклеенной фотообоями, и с тоской вспомнила потолок своей комнаты в Нагасаки, глядя на который обычно вспоминала себя лежащей дома на кровати.

Велико же было удивление, когда спустя минуту, к их столу подплыла японка и, ни слова не говоря, приняла от Икигомисске наличные. Поклонилась и куда-то увела Химэко.

– Верните Химэко, – зашептала Холовора, чувствуя себя неловко в переполненном японцами зале. – Куда вы её отправили?

– Она будет слушать музыку в детской комнате. А здесь едят взрослые.

Девушка хотела поспорить, ведь в этом зале находились и другие дети, но Моисей поднял руку.

– Детская комната для совсем маленьких детей.

На девушку без конца таращились, на неё таращились и молодые гейши с губами бантиком, и сорокалетние дамочки, смешные со своими бровями домиком, и, конечно, мужчины. Некоторые гости, совершенно не таясь, перешептывались, показывая на неё, таинственно улыбались чему-то. Когда же она перехватывала чей-то взгляд, то его владелец делал вид, будто смотрит сквозь. Совершенно не замечая её недовольства, продолжал нагло скользить глазами по кимоно или вдруг отвлекался на болтовню спутницы. Словно они игнорировали сам факт её существования, глядя только как на своеобразное развлечение, экзотический фрукт. Экзотика. Девушке стало так плохо от их елозящих взглядов, что захотелось расплакаться. Набрать номер Тахоми и попросить приехать за ней в Саппоро и увезти к чертовой матери отсюда. Любопытно, если бы она заявила Моисею, что у неё невыносимо болит живот, он бы разрешил уйти?

Пока она судорожно размышляла, Икигомисске определился с набором блюд.

– Мясо мы не будем брать, возьмем рыбу. Фрэя, какую вы предпочитаете рыбу?

Традицией этого заведения оказалось то, что дама, а в данном случае, кусок красочной материи и набора шпилек, обязана сидеть бедро к бедру со своим сопровождающим или позволять мужчине опускать ладонь на её колено. Фрэя едва сдерживала подступающие слезы. Икигомисске, к счастью, не распускал руки.

В столе были устроены жаровни. Сладковатый дымок высушивал слезы, не давая им скатиться по щекам.

– «Морской порт» – жареные устрицы, – непринужденно говорил Моисей.

В меню, под изображением вышеназванных устриц, помимо прочего имелся способ их приготовления.

Лысеющий японец и его спутница, высокая на спрятанных под юбкой платформах, последовали на выход. Заметив, что Фрэя наблюдает за парой, Моисей точно так же, как делали это глазеющие на неё люди, когда переговаривались, склонился к самому уху:

– Они собираются принять ванну… Она поможет ему искупаться. Опять же традиция этого заведения, – его дыхание скользило по коже, заставляя нервничать еще больше. – На севере много разных традиций, которые могут показаться вам… непонятными.

– Я тоже с севера, – поспорила девушка.

– Всё для вас, моя дорогая, вы ведь хотели узнать о нас, японцах, чуть больше, чем написано в красочных путеводителях, – Моисей похлопал её по спине. – Это называется «ублажить клиента».

– Но у нас в ресторанах мужчины не лапают своих женщин, если те этого не хотят. За такое и по морде съездить не жалко.

– Мы придерживаемся традиционных взглядов на полоролевые отношения, принятые в этой стране. Наши женщины не ждут к себе никакого другого обращения. Вы можете сколь угодно бороться за эмансипацию, но здесь ваши слова не примут всерьез.

– Вы для этого отослали ребенка? Чтобы я, как ваша спутница, должна была «поглаживать» ваше эго? [«Поглаживание» - термин, используемый Эриком Берном для описания любого акта (слово или действие), который направлен на выражение признания. Похвала].

– Фрэя, вы мыслите узко.

Следующие минут пять она слушала музыку, смотрела, как Икигомисске поворачивает шампура, с нанизанными на них устрицами и чувствовала тепло его бедра. Кожа под чулочной тканью взмокла, от тепла парчи и шерсти, от жара устриц. Плакать больше не хотелось, девушка расслабилась, наблюдая за игрой музыкантов на примитивной дощатой сцене.

Устрицы принесли уже посоленные, вымоченные и просушенные, готовые для обжарки. Икигомисске брал устрицу и опускал в водку, потом в сею. Нанизывал на шампур твердым концом, обжаривал сочную мякоть, а Фрэя посыпала сверху жареными толчеными водорослями.

– Спасибо за диск. Ваши уроки и комментарии к ним мне очень помогут, – вновь заговорила Фрэя, вспоминая, как её потрясло терпение Моисея, с которым он собирал информацию о родном языке и наговаривал на диктофон. Это потруднее, чем найти самые вкусные мандарины во время их активного сбыта.

Моисей только кивнул.

Из-за духоты помещения спазмы вернулись, но Фрэя мучительно терпела, не желая во второй раз портить ужин.

– Могу я узнать, откуда проистекает возникновение вашей фамилии?

– Ну, фамилия Холовора была еще до того, как наша страна обрела независимость.

– Богатое фамильное прошлое. Чей пришел черед становиться главным наследником? Вашего брата Эваллё?

– Я не думаю, что сейчас право наследования играет такую огромную роль, как это было сто пятьдесят лет назад. И мы не правящий род.

– Фрэя…

– Извините, я выйду на свежий воздух.

Она ушла, оставив Моисея кушать одного. Больше всего, она боялась, что он напьется – они ведь заказали вино – а потом накричит на неё, может даже, поколотит или заставит тереть ему спину в бане. Воротничок сбился, кимоно разъезжалось на груди, линия шва теперь была не четко посредине, а вообще непонятно где.

Даже в мыслях не было грубить Моисею, но когда он поднял эту тему про наследство… Как издевка.

Просидев минут пять в машине Икигомисске, Фрэя поняла, что перестала беситься, зато приобрела тревогу. В ресторане она чувствовала себя защищенной, а теперь стало страшно. Как он там? Злится на неё? Может, и думать забыл… Девушка опустила ноги на приборную панель, выставив на обозрение прохожих свои колготки. В конце концов, он пожертвовал своим выходным ради неё, ради того, чтобы отвезти в Саппоро…