Дитя Плазмы

сожалению, я не биолог, но, уверен, займись я этой темой, я пришел бы к потрясающим результатам. В мире науки это стало бы настоящей бомбой! Но, увы, я не биолог:

- Ну да, вы ядерщик. И бомбы у вас иного порядка:

- Идите к черту, Ферги! Вы же понимаете, о чем я говорю. Чуточку усилий, и я действительно приближусь к возможности подсчета отведенных нам лет. Медицинская статистика плюс самая обычная математика.

- Господи! Опять математика!..

- Что вас так перекосило? Не любите математику? А шахматы, дорогой мой, вы любите?

- Какое вам дело, проф, до моих симпатий или антипатий? - Голос Фергюсона знакомо зазвенел. - Да, я не люблю цифры. Довольны? Не люблю, потому что от них за версту веет скукой и мертвечиной. И к шахматам не питаю уважения. Потому что не знаю, в чем тут отличие от того же баскетбола или регби. Гибкая память и оперативный поиск - вот и вся суть ваших шахмат! При всем при том ни грамма фантазии, ни грамма души! Все подчинено четким правилам и укладывается в определенное число комбинаций. Скучно, Пилберг. Более чем скучно!

Гуль услышал шумное пыхтение Пилберга. Как видно, терпение профессора иссякало.

- Вы непробиваемый осел, Ферги! Вот что я хотел вам сказать!

- Тогда чего ради вы зазвали меня за свой стол?

- Да оттого, что таких, как вы, тоже должен кто-то поучать!

- Благодарю покорно. - Фергюсон рассмеялся. - Честное слово, проф, не понимаю, почему вы до сих пор еще здесь? Убежден, Мудрецы приняли бы вас с распростертыми объятиями:

Мудрецы!.. Гуль вздрогнул. Вырванное из контекста слово сияющими всполохами замерцало перед глазами. Некто, обладающий голосом флейты, нежно и восхищенно прошептал его по слогам. Сначала в правое ухо, а затем, обойдя Гуля по невидимой дуге, в левое. Это не было бредом. Кто-то из них снова находился поблизости.

Агитаторы: Гуль усмехнулся. Что ж, пусть: В конце концов, это тоже было в последний раз, он не возражал.

* * * Гуль был странным молодым человеком. То, что легко воспринимали сверстники, для него превращалось в настоящую драму. Отъезд в пионерлагерь, школьная помощь колхозу, стройотряды и, наконец, армия все переносилось болезненно и тяжело. Тоненькие нити, связывающие с местом, где довелось впервые встать на ноги, вдоволь посмеяться и поплакать, представлялись ему чем-то вроде добрых рук, поддерживающих в трудную минуту. Всякий раз, лишаясь этой поддержки, он погружался в тоску и одиночество. Скверная черта характера. Жить маменькиным сынком - несладко. Тем не менее Гуль не желал себя переделывать. Всесильная самостоятельность, которой так гордились окружающие, не привлекала его, скорее, наоборот, - отвращала и отталкивала. Будучи, как ему думалось, человеком сметливым, он раскусил ее суть, и суть эта оказалась горечью недозревшего плода. Мускулы, кулаки, всепоглощающий цинизм - вот три кита, на которых покоилась личностная автономия. К каждому из этих слагаемых Гуль готов был прибегнуть и прибегал, но лишь в исключительных ситуациях, неизменно испытывая