Ренегат (СИ)

На лице Селестайн торжествует ехидная улыбочка, не сулящая мне ничего хорошего. Я — ходячая проблема, лишающая эту бесчувственную злую проныру покоя, но со мной вот-вот будет покончено.

Люк одергивает мою руку, и показывает, что в его правом кармане запрятан пистолет. У меня от внезапного удивления едва ли глазные яблоки из орбит не выскакивают. Что он делает?! Разве он не понимает, что вокруг десяток громоздких вооруженных противников? Его же убьют!

— Нет! — шиплю я. — Нет!

— Тсс! — призывает он. — Доверься мне.

— Нет, Люк. — в полголоса запрещаю я ему. — Не смей!

Фрэнк останавливается в шаге от места, где я сижу. Щелк. Он снимает шокер с предохранителя, а Люк еще крепче сжимаем мою руку, сдавливая ее в своей ладони. Мое сердце, чувствуя опасность, щемит, я задыхаюсь и готовлюсь сопротивляться боли, которая обязательно воспрянет после выстрела. Думаю, когда электрический заряд пробегает по телу, мышцы сокращаются и боль такая, что невозможно вдохнуть.

Когда похоронили отца, я спросила маму, почему она ведет себя так равнодушно, будто ничего не случилось. А она ответила, что она должна быть сильной и ее не может подкосить даже такое горе, как потеря папы. Ведь в жизни самое большое испытание — не сломаться. — сказала она задумчиво. — При проверке используются самые нечестные, незаконные и унизительные способы. Наверно именно поэтому я еще не убежала, а сижу и жду, когда меня задержат. В Норе полным-полно караульных поборников и в любом случае меня поймают.

Раздается негромкий треск, означающий, что Фрэнк выстрелил. Я не понимаю, что происходит, потому что все еще сижу, дышу, а не корчусь от несносных болезненных ощущений. Люк ослабляет пожатие, а сидящий слева от меня Пять, не успев ничего сказать, и, наверное, понять, валится на пол. Его щуплое тело лихорадочно трясется и выкручивается.

Иронично фыркнув, Фрэнк хватает Пять за шиворот и тянет его по полу к выходу, как ветхую тяжелую ветошку.

Люк застегает карман, в котором припрятано оружие, ведь будет негоже, если его увидит направляющаяся в нашу строну Селестайн. А я готова на него разораться — он часто дурел, но в данном случаи это чистый перегиб, который неизвестно чем бы обернулся.

Подойдя, Аарон Селестайн кладет холеную изящную длань на плечо Люка и длинными тонкими пальцами щупает ткань его куртки. Поразительно, но его это нисколько не напрягает.

— Мои поздравления, отличная работа. — восхваляет его Селестайн. И, сменив радостный тон на ликующий, обращается ко мне: — Должна признать, ты меня приятно поразила. Уверенна, ты приятно ошеломишь меня еще больше.

— Возможно. — сомневаюсь я вслух.

— Начало безусловно потрясающее, и мне чрезвычайно интересно, что будет дальше. — мямлит Селестайн. — Но уже очевидно, что ты оправдываешь возложенные надежды.

Когда Аарон Селестайн покидает соловую, я от наливающей меня злости соплю так громко, что меня слышно на другом конце стола. И до самого конца кошмарного ужина сдерживаюсь, чтобы не наорать на притихшего Люка. Он ошибся. Он поступил неподобающе, и несправедливо — не так как учил его отец. Это меня должны были забрать, а не Пять! Это я не прошла первый этап суггестии!

Глава 10. Клетка

От прохладного полусумрака комнаты отдыха прячусь, замотавшись в одеяло, сидя на когда-то выбранной отдаленной койке. То ужасное происшествие, приключившееся за ужином, никак не выходит из головы и кадрами мелькает перед глазами: хладнокровная, как змея, Аарон Селестайн отдает приказ; один за другим вспоминаются ни в чем невинные ребята, которых задерживают силой; Фрэнк стреляет в Алана; готовящийся меня оборонять Люк в последний момент показывает спрятанный в кармане его куртки пистолет… Что бы с ним стало, если бы он выстрелил? Ведь он прекрасно знает, что является для меня всем, даже жизнью. Я бы не пережила его смерти, ведь потеряв того, кого любишь, больше не хочется жить, хочется исчезнуть, сгинуть, но не терпеть возникшую пустоту.

В воспаленном воображении появляются жуткие картинки вероятного развития событий, но я тут же оттесняю их, ведь все обошлось. Люк не воспользовался прибереженным оружием, и все прекрасно. Разве что, после вечернего приема пищи, мы слегка поругались: я указала на него пальцем и попробовала посмотреть на него так, чтобы он почувствовал себя виноватым и больше не глупил. А еще я подумала, что: умела бы я убивать взглядом — все давно бы уже были мертвы, в том числе и он, за совершенную оплошность. Но меня по-прежнему истязают угрызения совести — Пять не заслужил того, чтобы его жизнь оборвалась именно так и настолько рано. Мне остается предполагать, что с ним и где находится он сейчас и в том, что его увезли непонятно куда, заключается только моя вина.

Звучит первая нота удручающего гимна; на всю пока что спящую Нору гремит первый удар барабана. Я невольно содрогаюсь, ведь стояло этот жутковатой дроби вмешаться в мои представления, как все краски сгустились. Потирая глаза, с трудом осознаю, что уже пошел седьмой час, а я к этому времени, которого вечно не хватает, ни капли не поспала — едва смыкаю веки, как мне чудится бьющийся в судороге и побледневший от боли Алан. Никак не отделаюсь от мысли, что это меня должен был забрать Фрэнк, а не его.

Со скрипучей кровати поднимается Эббигейл. Золотистые волосы девушки, которая целую ночь ерзала и скулила в беспокойном сновидении, напоминают вздернутую копну сена. Она неуклюже улыбается, приветствуясь, и бредет в ванную. Следом за ней поспешает Мередиан. На самой первой кровати замечаю неподвижный продолговатый бугорок — это лежит Один, скрывшаяся под одеялом темно-соснового цвета. Нужно разбудить Еву, ведь вчера она была настолько слаба, что могла потерять сознание прямо в коридоре, поэтому, чтобы такого с ней в дальнейшем не произошло, ей необходимо пополнить свои исчерпавшиеся запасы сил, а для этого ей нужно поесть. В этот раз я точно отведу ее на завтрак, даже если она будет лягаться.

Обогнув койку Один, осторожно притрагиваюсь к ее плечу.

— Ева, — шепчу я, — просыпайся. Уже пора!

Тщательно приглядевшись к девушке, прихожу в безмолвный ужас: кожа ее лица покрылась зеленоватой, даже смертельной, бледностью, карие стеклянные глаза пусты, как бездонный темный колодец, а, прислушавшись к ее дыханию, прихожу к заключению, что оно неглубокое и прерывистое.

— Ева? С тобой все хорошо? — тревожусь я, но Один не отзывается. — Скажи хоть что-то, умоляю!

После двух неудачных попыток разбудить Еву, прикасаюсь к ее лбу — девушка холодная, как снег.

— Не пугай меня! — выговариваю я четко, надеясь, что она все-таки очухается, услышав направленные к ней воззвания. — Пожалуйста, взгляни на меня!

Но Один не отвечает. Несколько с опозданием подоспевает Люк, который, мельком взглянув на меня, идет к железным шкафчикам, чтобы разбудить тех, кто еще спит, оглушительным грохотанием по железной дверке. Иногда он с беспокойством оглядываться на то, как я топчусь возле нереагирующей на мои настойчивые упрашивания Евы. И не дождавшись, пока я позову его посмотреть на бедную Один, Люк, наблизившись, спрашивает:

— Что случилось?

— С Евой твориться нечто ужасное. Она не реагирует на звуки, не отвечает и, кажется, не моргает. А еще она ледяная и почти не дышит.

Проверив пульс Один, Люк переворачивает ее на спину.

— Она живая. — сообщаю я. — Просто…

— Она спит. — дополняет меня Люк.

— С ней все будет хорошо? Она ведь проснется?

— Прости, Харпер, я не знаю.

Люк уносит Один.

Спустя десять минут напрасного ожидания, с горечью предполагаю, что он за мной не вернется, чтобы сопроводить в столовую. По пути лихорадочно соображаю, но как бы пылко и яростно не старалась, все же не могу унять, почему Ева так глубоко спит. Что ей мешает проснуться? Вчера она выглядела более, чем уставшей, а за ночь ее состояние значительно ухудшилось. Она жаловалась на головную боль и не покидающий ее голос, но со мной было то же. Почему Один не подавила его? Почему она сдалась? Вспоминая ее худощавое бледное лицо, мне кажется, что ее остекленевшие глаза вовсе не пусты, они полны ужаса. Неужели ее мучают кошмары?