Ренегат (СИ)

Совершаю два шага вперед, и, продырявив равнодушную плоскую физиономию Селестайн, захожу внутрь, проникнув в бесконечную темноту. Поразительно, но я не падаю, что было бы весьма логично, а стою на ней, как на твердой почве. И я окружена тьмой, в которой стремительно приближаются точки, и, превращаясь в вытянутые бело-голубые полоски, проносятся мимо меня, приливая к поверхности экрана.

С горечью осознаю, что у меня не вышло проснуться. Я поворачиваю обратно в комнату. Нагоняющий дремоту голос Селестайн набирает оглушительной громкости.

Чувствуя себя крохотным беспомощным человечишкой, стою посредине помещения в окружении высоченных бетонных стен. Они — рамки моего подсознания, сна или того, что создала я сама, как ассоциацию словам Аарон Селестайн. И, чтобы выйти за эти рамки… конечно же! Нужно их разрушить. Но они толстые… бетонные… Но это мое подсознание, убеждаю я себя, все создала я, и все зависит от меня… Надеюсь, мне удастся то, что я замышляю.

Подступаю к стене, рассматривая ее пыльную, гладкую поверхность. Ко мне приходит безрассудная идея, и ударяю ногой заграждение. По экрану проносятся помехи — серые тонкие горизонтальные полоски, сопровождающиеся шумом. Снова ударяю — на голову сыпется бетонная крошка, экран покрывается серым полотном, исчезает звук и мозаический портрет. Стены с оглушающим грохотом рушатся. И когда они совсем раскалываются, а потолок падает, я заскакиваю в экран, за которым темноту разъедает яркий, ослепительный свет.

Глава 9. Очистка

Ужасная боль, словно острой иглой, пронзает голову. Мне кажется, что вот-вот и она взорвется, как переспелый, набухший овощ, внутри которого происходят химические процессы, к тому же неприятное ощущение появляется в желудке, содержимое которого просится наружу, как после длительного и резкого покачивания на качелях. Интересно, как долго человек может терпеть невыносимую боль? Пока не надоест? Или пока не станет поздно? Наверное, пока не умрет, но лично я склоняюсь к варианту — нисколько. И я тоже не стерплю, мне срочно необходим анальгетик, в противном случае испущу дух прямо в кресле.

В кресле? — удивляюсь я, щупая твердые подлокотники. С трудом приоткрыв жгущие глаза, обнаруживаю, что все еще нахожусь в просторной светлой комнате. Меня не успели перенести в спальню? — вот тебе на. Заметив, что я очнулась, ко мне спешит Кая. У нее маленький, но мощный, ручной фонарик, и, присев напротив, девушка светит им мне в глаза: сначала в левый, потом в правый, и уходит.

Я оглядываюсь. Люк дотрагивается к повисшему в воздухе прозрачному монитору, пока Кая, нервничая, ему что-то нашептывает. Она напугана и егозит, будто ищет нечто важное, но никак не может найти. В углу работающего экрана высвечивается мой портрет, очевидно, отснятый еще в Котле в День Сбора, а возле него всплывают кислотно-зеленые строчки символов и цифр. Люк кивком отвечает Кае. Девушка хватает со стола пистолет-шприц, и быстрым шагом направляется ко мне. Укол? Второй за день? Безопасно ли это? Ленты самостоятельно, расстегнувшись, сматываются, и я, откинувшись на вогнутую спинку, потираю затекшие, покрасневшие запястья.

Какая делает укол — и головная боль тот час же угасает, как свет, когда ударишь по выключателю.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Люк странным, вызывающим нехорошее подозрение, словно и без того неважные дела идут подоткос, тоном. Возможно, он изучает мои результаты суггестии, я позволю себе заблаговременно предположить, что мое текущее худое положение еще круче ухудшается.

— Нормально, — отвечаю я, взглянув на него через плечо. — Почему ты спрашиваешь?

— Ты прошла пробный этап суггестии. — говорит Люк. — И ты проснулась…

— Что? — изумляюсь я, ведь, помнится, Кая утверждала, что это невозможно. Зажав дрожащие руки между колен, допрашиваю: — Это плохо?

— Действие препарата еще не закончилось. — произносит он потише, будто боится меня ранить подальшими словами. — Этого не должно было произойти. Ты должна была поспать.

— И что теперь мне делать?

— Тебе нужно отдохнуть, — отвечает Люк, несколько увереннее, чем прежде. — Чтобы твой мозг перетравил загруженную в него информацию.

— То есть… я могу идти спать?

— Скоро ужин. — Люк касается монитора, и он сворачивается в маленький конверт. Экран снова раскручивается, появляется мое фото и, кажется, обработанные данные.

— Как это ужин? — переспрашиваю я. — Несколько минут тому я села в кресло… Точно не определю… Но ощущение, будто это произошло…

— Прошло шесть часов, Харпер. — оттинает Люк.

— Как это шесть часов? — снова удивляюсь я. Два и Три приносили в комнату с разницей в десять минут, а мне, чтобы впитать внушаемые данные, потребовалось так много времени? Быть такого не может!

— Это правда. — встревает Кая, переводя взгляд на Люка, будто ожидая разрешения продолжать. — Мы пытались загрузить в тебя информацию, очень много информации, но… Ты услышала меньше одного процента. — Уставшая, и валящаяся из ног, девушка натянуто улыбается, мол, мне жаль, что тебя скоро расстреляют, ибо ты не прошла пробный этап суггестии.

Что мне остается делать в таком случае? Я провалила внушение, которое проводят целенаправленно, чтобы «промыть» мозги, запрограммировать человека на определенные действие и исказить без того помутневшее мировосприятие. А критично малое восприятие информации точно не приветствуется, потому что это означает, что я буду мыслить, как мне заблагорассудится и действовать, как мне вздумается, а не как угодно властям, положившим начало проведения суггестии.

— Знаете, сначала появился шум. — Я встаю с кресла, припоминая не до конца понятные мне детали. И к собственному удивлению мое утверждение звучит, как вопрос, на который я немедленно хочу получить ответ.

— У каждого суггесторный сон и восприятие протекает по-разному. — начинает говорить Кая. — У тебя, например, шум — это информация, которою ты четко не услышала, но восприняла. А другие его вовсе могут не слышать.

— А еще, я очнулась в маленьком ящике… Это должно что-то значить. Тоже ассоциация? — Девушка кивает. — Потом места стало больше.

— Потому что загрузилось больше информации. — произносит Люк. На экране мой портрет исчезает, и появляется скучное, изборожденное усталостью лицо Пять.

— Комната — мое подсознание. — размышляю я в голос. — Но почему Селестайн? Почему на стене плавала ее гадкая физиономия?

— Аарон Селестайн — суггестор, то есть тот, кто подает информацию. Ты — суггерент, воспринимаешь ее. Голос Селестайн — голос Эксперимента. — отвечает Кая. — И ее лицо тоже созданная твоим подсознанием ассоциация. Разве ты никогда не замечала, как услышанные и учуянные во сне звуки и запахи меняют сновидение? Разве ты никогда не слышала сквозь дремоту чью-то речь и тебе тут же снились эти люди? А, учуяв приятный запах, тебе не чудились всякие вкусности или по пробуждению тебе тут же не хотелось есть? Так же и с суггестией. Только источником звука и запахов является проглоченный тобою маленький ком, работающий непосредственно внутри тебя.

Суггестия — это внушение, довольно сложный процесс. И мне, наверно, никогда не понять все тонкости. Я проглотила ампулу с комочком внутри, и через него слышала повелительный голос Селестайн. Никогда не думала, что такое возможно. Намного проще слушать радио, или смотреть телевизор, ведь они — самый простой способ внушения и сведенья без малейшей устали поглощаешь, да и еще с большим аппетитом, как у слона.

— Почему именно суггестия? — интересуюсь я, скрестив руки на груди.

— Есть много методов, — говорит Кая после недолгого молчания, — но все они малоэффективные. Поэтому выбрали самую сложную форму, с эффектом длительного действия. — уточняет она, — Тот сгусток в ампуле… В желудке он расщепляется на сотни частичек, которые, распределившись по организму, прикрепляются к нервным окончанием, подающим сигнал прямо в мозг. Поэтому ты слышала Селестайн, как меня сейчас. Мы работаем с подсознанием, но все намного сложнее. — уверяет Кая. — Ведь изменения происходят именно в недрах разума: создается вторая реальность, изменяются образы и сложившиеся ранее мнения. И ты веришь в них, потому что не можешь отличить подлинную реальность от той, что внушили.