Ренегат (СИ)

Аарон Селестайн безмолвно шевелит губами, как вынутая из воды рыба. И вдруг, она громко приветствуется, называя меня участником Эксперимента. Затем указывает его цель: достижение мира.

— Эксперимент, — изрекает Селестайн, — единственный верный путь для достижения цели. Он объединяет. Он безвредный, и предоставляет возможность узнать правду, которою от нас тщательно скрывают.

Я скептически ухмыляюсь. Прекрасно зная, кем возомнила себя Селестайн и что кроется у нее в приоритетах, я понятия не имею, о какой правде она говорит, ведь нас нагло программируют с помощью неоднозначного проекта.

— Конечно, — продолжает Селестайн бесцветным голосом, — есть много других, но менее действенных. Мы выбрали наименее болезненный, самый короткий и самый верный.

— Обида, — вещает Селестайн, — порождает жестокость. Слабости — ненависть. Гордость отражение агрессии, а ограничение — мудрость поведения. Не контроль, а дисциплина. Хладнокровие — признак силы, а Эксперимент — это исцеление… Эксперимент избавляет нас от того, что причиняет нам боль и нас разрушает.

Я внимательно слежу за Аарон Селестайн, ловлю каждое ее слово, но во мне закрадываются сомнения. Действительно ли ее главной целью является мир? Применяемые ею методы не всегда безопасны для здоровья и жизни. И мира не достичь, истребляя тех, кто наперекор власти всего лишь рвется к свободе, отстаивает свои права или ни в чем неповинных ребят. Но жизни потеряны, и их не вернуть.

Странно, я мыслю, находясь в суггесторном сне. Это нормально?

— Участники! — снова обращается Селестайн. — Вы стали частью начала положенных изменений. Изменений, которые помогут создать Новый Мир. В Новом Мире не будет места насилию, голоду и всеразрушающим войнам.

Вдруг меня ослепляют вспышки огней; оглушает свист летящих бомб, взрывающихся при падении; меня окружают плачущие люди, которые исчезают, и стремительно растущий ядерный гриб испепеляет все. Я дрожу от страха, ведь радиоактивный пепел вот-вот растворит меня. Хоть я и осознаю, что это мне сниться, но меня поглощает чувство, будто это все происходит со мной. Как видение может казаться таким реалистичным, а страх пронизывающим до костей?

Я снова оказываюсь в помещении без выхода, мне кажется: все, что меня окружало долю секунды, я уже видела, но довольно давно и точно не помню где. Возможно, это кадры из видео, которое нам частенько показывали, пытаясь доказать, что «старый» мир уничтожен. Неужели нас всегда готовили к суггестии?

Селестайн все еще бубнит, но я пропускаю все мимо ушей и осматриваюсь по сторонам. Я в ловушке, и из нее не выбраться, пока не закончится действия препарата. Но я не хочу больше здесь находиться, поэтому надо придумать, как отсюда выбираться.

На втором испытании мне пришлось искать выход. Он находился в стене и хорошо замаскирован, надо было всего лишь открыть вход в вентиляционную трубу. Нелишне провернуть то же самое. Подхожу к одной из стен, провожу рукой, стучу ногой, но все без толку. Стены настолько толстые, что их ничем не пробьешь.

— …В последней войне возник Богем. — разглагольствует Селестайн, прибавив громкости. — Страна из пепла и крови. Страна, которая будет существовать еще десятки тысяч лет, которая никогда, никогда не рухнет! Ровно сорок девять лет, как Богем пребывает в состоянии процветания. Сорок девять лет государство находится под руководством Сейма. Сейм заботиться о нас, защищает от внешней опасности, ведет нас в светлое будущее.

Отец всегда говорил, что будущее — это то, что мы никогда не увидим, его не существует. Это то, что мы придумали для себя, как еще одну ложную надежду. Для нас есть только нынешнее, этим мы и должны жить.

Я снова ухмыляюсь. «Заботиться?» — спрашиваю я себя. Никакой заботы я никогда не чувствовала. Ничего, кроме страха. Разве это правильно? Когда в дом врываются Охотники с оружием, ты даже страха не осознаешь. Никто и никакие власти нам и крошки хлеба не дали. Чтобы выжить, все надо было доставать своими силами. Так о какой заботе идет речь? Мне необходимо выбраться отсюда, чтобы не слушать этот бред.

— …С помощью Эксперимента мы создаем Новый мир, не разрушая нынешний. — слышится мне отголоском. — Мы приводим его в совершенство. В нем не будет ни боли от потерь, ни страданий болезненного выбора. Поверьте, это все, что вам нужно!

С этим утверждением я позволю себя согласиться. Мы не будет испытывать болезненных ощущений потому, что нас, программируя, обрекают на жестокость. Какие уж тогда трепетные чувства? И с выбором тоже затруднительно — нас его просто-напросто лишают.

— …Наше светлое будущее может быть уничтожено раздорами внутри страны. — предупреждает Селестайн. — Выступающие против равенства, благополучия мятежники, страдая от безумия и бредящие идеей освободительного бунта, прививают желание к такой болезни, как инакомыслие. (Большинство всегда право, а неразумное меньшинство лишь то и делает, что думает, будто все вокруг ошибаются. Не самообман ли это? Не подавляемая ли они масса?) Они навязывают идею самоуничтожения и разжигают огонь ненависти внутри государства, призывают к перевороту, к гражданской войне. Чтобы прекратить разрушение страны, сохранить невинные жизни, мы должны уничтожать повстанцев, бунтарей — вредителей так же безжалостно, как уничтожаем паразитов. Мы не позволим им убивать. Но мы и не будем их миловать. Преступников надо наказывать! Ведь протестующие против власти, уродливые люди заслуживают самой мучительной смерти.

Слова Селестайн выводят меня из себя. По идеи я должна верить в каждое ее слово, но все что она говорит — ложь. Ложь в чистом виде, которая меня раздражает до печеночных колик. Да, отец был мятежником, но не кровожадным убийцей. Он призывал к восстанию, но не к гражданской войне. Он не хотел жертв, он хотел, чтобы поменялась власть и снесли стены. Хоть у него и была винтовка, но он не использовал ее для убийств. И я против оружия и расстрелов, ведь это настоящие трагедии. Этого не должно быть.

И сами по себе в голове возникают слова отца. Он говорил, что мы сами определяем, что такое уродство. То есть, если человек имеет, по нашему мнению, некие отклонения — мы считаем его другим. Все, что мы определяем как ненормальность, патологию, уродство или отклонение — это всего лишь наше мнение. Поэтому, называть мятежников и бунтарей другими или уродами свойственно тем, кто с ними не согласен или их боится.

— …Кроме внутренних врагов, над Богемом нависла и внешняя угроза. Новая Мировая война. — монотонно гундосит Селестайн еще громче. Кажется, что ее голос заполняет все помещение. — Но мы будем бороться, сопротивляться. Нас никто не остановит, мы достигнем поставленной цели. Упорствовать и устранять врагов — то, что мы обязаны делать ради нашего будущего.

«Мировая война?» — удивляюсь я. Нам постоянно твердили, что Богем единственная страна в мире, а ее скудное население — единственные, кто выжил. Со временем риторика слегка изменилась, но суть осталась прежней. Тогда какая угроза может угрожать нам, если за Дугой никого нет? Хотя это не так существенно на ряду с тем, что нас призывают «устранять» якобы врагов. Убийство мятежников не сделает нас свободными и счастливыми, а окружение безопасным. Так же, как война не принесет мира. В общем, война — это не способ защититься или доказать свою правоту, война — это способ убить тех, кто с ней не согласен, ведь правда у всех разная.

Так, что я осмелюсь предположить, что за Дугой есть те, кто за нас борется. Но, чтобы сохранить свою власть и влияние, Селестайн призывает с ними воевать. Вот бы это было не только моим смелым предположением, но и правдой!

Подхожу к плавающему огромному лицу Аарон Селестайн, и протягиваю руку. Сую пальцы в волнистый экран, и они проникают внутрь. Не стоит удивляться, ведь я во сне, в своем подсознании. Здесь все возможно. Протягиваю пятерню еще дальше, но ничего не чувствую, будто там пусто. Возможно, это и есть выход, радуюсь я. Может быть, войдя в экран, я проснусь?