Ренегат (СИ)

Едва ли не ползком забравшись в душ, минут пятнадцать коротаю под холодной водой — и меня больше не беспокоит ни головокружение, ни тошнота, тело не знобит, и докучливый голос Селестайн утих. Одевшись, и, поправив немного растрепавшийся колосок, набрасываю пиджак и упругим энергичным шагом спускаюсь к ужину.

Доносящийся из столовой звенящий гул нисколько не раздражает, а от великолепного запаха еды так обильно текут слюни, что не успеваю их подбирать. Никогда прежде не чувствовала себя так хорошо, будто во мне открылось второе дыхание. Заметив прислонившуюся к стене, смертельно бледную Один, я останавливаюсь. На лбу заметно уставшей Евы росится пот, крупные капельки которого заливают ее невидящие глаза. Тонкие ноги девушки подкашиваются, будто кто-то невидимый подрезает их серпом, и вот-вот она упадет. Подбежав к Один, чтобы вспомоществовать ей, говорю:

— Тебе необходимо прилечь.

— Все хорошо. — сонно бубнит она. — Я просто неважно себя чувствую. Пройдет.

Землистое лицо Евы морщится, будто она ест что-то кислое, а ее хрупкая, дрожащая левая рука тянется к виску.

— Пойдем, я тебя уложу. — предлагаю я.

— Я выспалась. Больше не могу. — Ева закрывает глаза. Ее длинные пальцы, не отрываясь от виска, двигаются по кругу против часовой стрелки. — Шепот в голове… Я хочу, чтобы он исчез, но он не исчезает. Почему? — Один в необычайном отчаянии и чуть ли не рыдает. — Почему он не умолкает? Почему?! Как мне заставить его замолчать?

— Нужно еще немного поспать. — Я мало верю в то, на чем ревностно настаиваю, но Ева внимательно слушает. — Поверь, тебе нужен сон.

— Хорошо. — Я беру Еву под руку. — Не утруждайся, Маверик, я справлюсь.

— Мне не сложно. Ты уверена, что сможешь сама дойти?

— Угу. — Один снова кивает, и слабо улыбается: — Мне море по колено, ты же знаешь.

Черепашьим шагом Ева волочится в темный конец пустынного коридора и сворачивает за крутой угол. Меня поедают свирепые угрызения совести: спальня близко, но все-таки надо было ее проводить и подождать, доколе она забудется умиротворенным сновидением. Но вряд ли ее сны будут безмятежными, а еще одна порция кошмаров не станет для Один полезной. Наверняка, уровень восприимчивости девушки более высокий, чем у меня, поэтому ее мозг не успевает перетравить внушенную информацию, и это не лучшим образом отпечатывается на ее ухудшающемся самочувствии.

Из Норы, держа руки в больших карманах синий куртки, ко мне направляется Люк, вид у которого напряженный и необыкновенно подозрительный. Исподлобья он глядит по сторонам, словно взглядом отгоняет каждого, кто оглянется на него. Подойдя, он так же недоверчиво и высматривающе озирается вокруг, и, убедившись, что нас никто не подслушивает, осведомляется:

— Как себя чувствуешь?

— Ничего так, удовлетворительно. — Люк своими опасливыми действиями вызывает у меня широкую улыбку. — Хотя сначала было не очень хорошо.

— Это замечательно. Сядешь возле меня, ладно? Но притворись, что тебе нездоровится.

— Зачем? — почти шепотом изумляюсь я.

— За ужином придут забирать тех, кто не выполнил норму суггестивного внушения. Зрелище не из приятных. И я не хочу, чтобы ты была далеко.

— Норму? Забирать? — переспрашиваю я, и Люк кивает. — И многих арестуют?

— Человек шесть. Не больше.

Раз Люк предупреждает меня о грядущей опасности, значит одна из этих шестерых — я.

— Хорошо, я сяду рядом.

Рано или поздно это бы произошло. Пора бы уже смириться, что моей жизнью управляют другие; что вопреки надеждам, я не имею ни права голоса и лишена какого-либо выбора. Если меня задержат, то, по крайней мере, я узнаю, почему в Котел не возвращаются уехавшие для прохождения программ и где их удерживают.

— Все произойдет очень быстро. — предупреждает Люк.

— Куда нас заберут?

— Места засекречены. И, вероятнее всего, к ним нелегко добраться.

— Отсюда возможно убежать? Мы можем уйти раньше…

— Нет. — отвечает он. — Но ты не вол…

Заметив околачивающегося вокруг да около самодовольного Фрэнка, Люк скороспешно умолкает. Тот, будто зная что-то важное, причудливо ухмыляется. Едва Фрэнк исчезает в толпе возле Шара, мы — я и Люк — заходим в столовую, где витает не только приятный запах еды, но и ощутимое напряжение. Без промедления замечаю троих нервно смотрящих на выход парней. Наверно, они догадываются или их предупредили, какая чудовищная неприятность их ожидает, поэтому, тщательно изучая лица каждого входящего, они высматривают тех, кто будет их арестовывать.

Конечно, я могу так же трястись от преодолевающего страха и непонятно для чего высматривать солдат, намеревающихся меня нагло захомутать, но едва сев, я беззаботно набрасываюсь на сочные свиные котлеты. И чуть слышно чавкая, предполагаю: а вдруг меня запрут в далеких каторжных острогах, откуда невозможно удрать, и будут до самой мучительной смерти морить голодом? Лучше заправиться перед нежелательным отбытием.

Сидящий прямо, вероятнее всего, о чем-то задумавшийся Люк, сам не сознавая того, барабанит пальцами по столу, ибо его глаза широко открыты, но пусты, будто он смотрит глубоко внутрь себя. Но едва я легонько затрагиваю его, как он содрогается.

— Все хорошо. — Печально и натужно улыбнувшись, Люк убирает мою руку себе на колено и сжимает ее еще крепче.

— Это того не стоит. — успокаиваю я его. — Не принимай все близко к сердцу, я сбегу. Я что, промозглая жалкая кисляйка, чтобы сдаться?

— Нет, — усмехается он.

— И не косней! Ладно? Кто мне еще послужит надежным подспорьем, если не ты!

Глаза Люка, который вроде бы чуточку размякает, полны гаснущей тревоги. Вдруг он обращает свое внимание к выходу, где в дверном проеме, как яркая и живая картина, вырисовывается Аарон Селестайн. На ней черный строгий костюм, пиджак которого расстегнут, блестящие черные туфли на высоком каблуке, а волосы стянуты на затылке в светлую, аккуратную шишку. Рядом с ней теснятся Форд, Фрэнк и еще десять вооруженных человек в темной, как кромешной мрак, экипировке. По команде Селестайн они, как избирательный мор и кошмарное поветрие, распределяются по столовой.

Поднимается невообразимый шум, и так же быстро утихает. Не успокаиваются лишь чувствующие опасность ребята, которые обыскивают мечущимся испуганным взглядом полное народу помещение, в поиске щелей, сквозь которые можно улизнуть. Вынуждено прервавшие ужин обескураженные ребята затаивают дыхание в ожидании развития опасной и нелепой ситуации. Растерянный парень из «белых» поднимается, и, повторяя: «Нет! Нет!!! Я не виновен!», бежит к служебному помещению кухни, которое захлопывают прямо перед его носом. Оробелого, едва не рыдающего как обиженная девчонка, парнишку настигают солдаты, и, схватив, бьют головой об острый угол стола. И тот, квакнув, как лягушка, отключается. К выходу его тянут за руку.

Задерживают еще четверых, которые, увидев насколько безжалостны солдаты, не оказывают ни малейшего сопротивления. Все ровно, Нора хорошо охраняется и бежать нет куда. Я это тоже понимаю, но все же наивно уповаюсь, что мне это удастся. Охранники применяют шокер к имеющему неосторожность юноше задеть военного локтем, тот падает и, во все горло вопя от невидимой боли, извивается в судорогах, как пойманный уж. Молча наблюдая за происходящем, никто не пытается вступиться за бедолагу или помочь.

Случайно переглядываюсь с Селестайн, которая, не сводя с меня ликующего взгляда, оправляет Фрэнка к нашему столу — в его руке зажат зловещий серебристый пистолет-шокер.

Как только он подойдет ко мне, как только выстрелит в меня — все будет кончено. Моя жизнь — висящий на изношенном волоске камень. И он сейчас оборвется. По крайней мере, я не буду коротать отведенный мне век в этой вонючей дыре, ибо он истечет намного быстрее, чем предполагалось. Но смерть, прежде чем явиться, не посылает знаков, она подкрадывается незаметно и обычно со спины. Ну, а Люк… Мы с ним очень мало провели времени вместе, хотелось бы побыть с ним подольше, еще чуточку пошалить и послушать как заразительно, а иногда беспричинно, он смеется так, что хочется захохотать самой.