Ренегат (СИ)

Вытираю ладонью осевший пар и смотрю на пульсирующее отражение мерцающего света, просветляющегося сквозь бледную кожу правой руки. Всего на долю секунды с благоговейным трепетом представляю будто Шесть помиловали, и по спине пробегают мурашки. Смело воображаю, как он беззаботный, немного уставший, легкой походкой идет в комнату отдыха, чтобы доспать оставшиеся до завтрака два часа. Но Шесть не помиловали, он бы не убежал, и если бы не естественная боязнь умереть, то он бы не просил о пощаде. Ведь, страх смерти — самый сильный из всех страхов. И когда осознаешь, что конец близко, хватаешься за жизнь так, как никогда прежде.

Заранее прихватив полученный вчера вечером пакет с чистой одеждой, захожу в тесную металлическую кабинку, раздеваюсь и включаю воду. Горячие капли в едином потоке обрушиваются на меня, и мышцы расслабляются. По белой плитке в прикрытое мелкой сеткой отверстие стекают ярко-красные ручейки. Минут пять тщательно мою волосы, а потом все тело. Тугая нарукавная повязка намокла.

Одевшись, натягиваю новые отменные ботинки. После сушу влажные волосы, аккуратно расчесываю и старательно заплетаю колосок. Широко зевая, в ванную входит заспанная Эббигейл — золотоволосая красавица из Департамента-8. Заспанным голосом что-то бормочет, и ее снова одолевает заразительный, протяжный зевок.

— Извини. — Эббигейл уходит в уборную, а, скоропостижно вернувшись, поласкает руки и вытирает их бумажным полотенцем. — Тебе помочь? — спрашивает она.

Чтобы самостоятельно заплести более-менее нормальный, удовлетворительный колос мне обычно требуется, чуть ли, не пол часа. К тому же потом руки жутко болят.

— Я умею, — говорит Четыре.

— Ладно, — соглашаюсь я, Эббигейл становится позади. Она намного выше меня, и может поравняться только с Лиамом или с Люком.

— Я слышала о собаке. — признается Эббигейл, призадумавшись. — Это ужасно.

Сосредоточенное лицо Четыре отчетливо отражается в зеркале:

— Может быть.

— Тереза порезалась, когда пустили дым. — продолжает девушка. — Шесть поскользнулся и нос сломал. Разве можно в такое поверить? А что с Евой?

Мысленно я ругаю себя: и как я не заметила, что незаслуженно пострадавшей Евы все еще нет? Она отсутствовала, когда убивали Шесть. Наверно, ее рана слишком серьезная по сравнению с другими и Один под наблюдением врачей осталась в безопасном стационаре.

— Ее собака укусила. — отвечаю я, нахмурив брови.

— Ее вылечат. — подбадривает меня Эббигейл, и связывает мои волосы. — Вот, посмотри. — предлагает она.

Я восхищаюсь идеальным, заплетенным через всю голову, колоском. У меня никогда такой не получался — из общего строя всегда выбивались непослушные пряди. А ведь прошло не больше пяти минут, как умелая Эббигейл начала заплетать густые волосы.

— Спасибо. — благодарю я ее.

— Не за что, — улыбается Эббигейл. — Ну все, я спать. — объявляет она, и, изящно махнув на прощание, уходит.

В шесть утра трещит, будто разламывается что-то громоздкое, гимн. Его громкое название — «Будущее», отлично сочетается с жутковатой и угнетающей барабанной дробью. Я открываю глаза и смотрю на соседнюю пустующую кройку. По причине осознания того, где и под чьим неусыпным надзором мы находимся, мне неспокойно. Наверно, я утихомирюсь лишь удостоверившись, что Ева жива. Свинцовое грохотание, после которого чуть ли волоски не стали дыбом, утихает и появляется Люк. Включив в комнате отдыха освещение, он не жалея сил огревает железные шкафчики, которые и так еле держаться. И я, чтобы лучше его рассмотреть, опираясь на локоть, приподнимаюсь. Те, кто мирно спал, не подозревая, каким ужасным и внезапным будет их пробуждение, схватываются, словно им приснилось что-то страшное. Лица заспанные, а озадаченные и испуганные выражения некоторых немного комические.

Люк громко сообщает, что ровно в семь часов завтрак; все должны одеться согласно дневному распорядку — сегодня состоится первая тренировка.

Я снова укладываюсь. Тренировка… После утомительного, отнявшего почти все силы, испытания? Зачем собственно нужны предварительные тренировки? Нас и без них, вероятнее всего, убьют. Может так оттягивают время? Или что?

Люк уходит.

Нам предоставляют бесценную возможность потренироваться, подготовиться, чтобы мы овладели ценными практичными умениями, но, исходя из сомнительного предположения, чему нас будут учить? Вряд ли плаванью или покажут семь способов ползать. Может стрельбе? Однажды я видела, как метко стреляют Охранники ночью, будто родились с непревзойденным стрелковым навыком. Если нас будут учить стрельбе, то какой в этом смысл? В чем гнездится подвох? Мы ведь сможем отстреливаться на сулящихся проверках (если выпадет такая возможность). К тому же я умею отлично палить из ружья.

Путанные мнения мельтешатся, как плодовые мушки вокруг фруктового дерева. И как же до меня раньше не дошло? Хитрый замысел таится в другом! Нас просто в очередной раз проверяют.

За пять минут до завтрака надеваю пиджак и покидаю опустевшую спальню. У входа в шумную столовую сосредоточилось полно народу и все, как один, нарядились в черные костюмы. Осторожно протиснувшись, стараясь никого не толкнуть, захожу в кишащее бурливыми людьми огромное помещение, где поднимается бравурный многоголосный гул, а воздух насыщается, приманивая, смешанным аппетитным запахом тушеного мяса и свежеиспеченного хлеба.

Взяв поднос с сытной здешней снедью, возвращаюсь к закрепленному за «желтыми» столику. Остается преодолеть всего пару считанных метров и, словно из неоткуда, впечатляющей и ошеломляющей непредвиденностью передо мной возникает измордованный и разозленный Хонор Трикс. Его недовольная перекошенная физиономия меня смешит. Я даже немного ему сочувствую. У Трикса изуродована левая сторона лица: под глазом пролег здоровенный темный синяк, на разбитой брови выделяются три больших шва, щека покрыта глубокими ссадинами, разбухший нос явно сломан и похож на огромную картофелину, рассеченная губа вздулась и отвисла, словно стала излишне тяжелой, чтобы сомкнуться с верхней. Видимо, он много раз и вполне заслуженно упал на чей-то кулак. Сомневаюсь, что на испытании можно избить только одну сторону, да и еще так.

Трикс с нескрываемым ядовитым попранием убийственно воззрившись на меня, шкандыбает к сдвинутому столику Семьи «черных».

Сажусь на свое место, в самом конце. Взглядом ищу Хонора, чтобы снова им полюбоваться. Тех, кто выбрал черный флаг так много, что они едва помещаются за длиннющим столом. Вдруг я замечаю Грина, сидящего — плечом к плечу — возле молчаливой Терезы. Вчера, Грин смеялся над нелепой шуткой Трикса, но теперь ему не до смеха — его тоже кто-то изрядно проучил.

Корпящий над ароматной едой Джереми, сидя напротив, большими, затягивающими своей глубиной, черными глазами исподлобья поглядывает на меня, пока я рассматриваю его блестящие, с завитками, темные волосы.

Кроме наваристой каши с маленьким кусочком говяжьего мяса, на завтрак дали то, чего я никогда не ела — сыр. В Котле на рынке твердого сыра не отыскать, как и свежих фруктов, приличной одежды и много чего другого.

В столовую, будто на отращенных крыльях, влетает Ева, и я не спускаю с нее глаз. От ее неожиданного появления мои внутренности будто обрываются: почему Один вернулась так рано? Ее что, не лечили? Хотя выглядит она более здоровой, чем два часа тому, и бодрее. Ева, опустив наполненный кушаньем поднос на гладкий стол, присаживается рядом с Двенадцать. Я ищу ответы на свои нескончаемые вопросы, рассматривая ее обихоженное лицо. Мне кажется, что оно здорово переменилось: лучистая кожа приобрела оттенок посвежее, нездоровая меловая бледность исчезла, и появился яркий малиновый румянец, волосы опрятно приглажены, а алые губы растянулись в широкой улыбке. К тому же, Ева не хромает.

Один потирает руки, предвкушая нечто вкусное, и принюхивается к дымящейся паром пище.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Джереми, обращаясь к соседке.

— Живой, — улыбается Один. — даже очень. Такое чувство, будто во мне открылось второе дыхание. А ты?