Шаман-гора (СИ)

Я лениво потянулся и вновь прилёг на настил плота.

— Энтак ведь как люди живут, — послышался захлёбывающийся шёпот Катерины.

— За такие страсти не жалко и жизнь отдать, — поддержала её Дуняша.

«Это ещё что, — подумал я, жмурясь, словно кот Матроскин, — я ещё и крестиком могу». А главное, я понял, что в одночасье стал знаменитостью. Что ж, попробуем вымутить из создавшегося положения что-нибудь лично для себя.

После обеда мне пришлось срочным порядком возвращаться на свой «лайнер». Откуда-то снизу резко сорвался ветер и час от часу крепчал всё сильнее и сильнее. А бывалые амурские волки знают, что такой шторм самый опасный: дуя против течения, ветер поднимает высокую волну с мощным гребнем из брызг. С берега смотреть на это буйство природы приятно, но не доведи Господь следить за развитием событий с борта такого ненадёжного судна, как наш плот. На плоту нет сухого места. Даже в домике-шалаше невозможно спрятаться от вездесущих волн-брызг. Спасение в таких случаях только одно: немедленно укрыться в какойнибудь тихой гавани либо в русле впадающей в Амур речки. На самый безвыходный конец — просто у берега. Под берегом волна всегда тише, да и сам берег от ветра прикрывает. Но была одна проблема. Обходя далеко выступающие косы, мы шли вплотную вдоль китайских владений. Вроде бы ничего страшного в этом и не было, но ведь каждый знает, что ночевать всегда приятнее и комфортнее дома, на родине. Тем более что китайских поселений вблизи не наблюдалось. Последнее — город Айгунь, кстати тот самый, где Муравьёвым был подписан мирный договор, мы прошли сутки назад. Вдобавок ко всему начал накрапывать дождь. Это вконец ускорило решение вопроса.

Плоты пошли на сближение с правым берегом, где каждый шкипер стал искать индивидуальное укрытие для своей посудины и команды от дождя и ветра. В мгновение ока плоты были прочно закреплены, на них установлены шалаши и палатки. Молодёжь отправилась на поиски дров и заготовку корма для скотины. Война войной, а обед по распорядку, тем более что животных на этот раз приказали на берег не сводить.

Едва я успел накинуть на тело сухую рубаху, как прибежал мой сослуживец Загоруйко. По своей извечной привычке он, задыхаясь и глотая слова, сообщил:

— Всех, которые срочной службы, господа охвицеры кличут до штабу.

— Господа охвицеры кличут, — зло передразнил его Степан.

— А где этот штаб? На улице льёт как из ведра.

— За дожжь не могу знать, ить в Божеской канцелярии не разумею. А вот штаб отсюдова вверх по течению с полверсты будет.

Над ихним баркасом фланг-шток будет вытарчивать, — выпучив глаза, отрапортовал рядовой линейного батальона.

— Не фланг-шток, дубина, а флагшток, — презрительно поморщился казак.

— Так оно и есть. Не извольте сумлеваться, — поддакнул Егор.

Казака он побаивался. Впрочем, не только казака, но и всех остальных, кто был понаглее да побойчее его. В моё время в армии таким военным давали короткое и ёмкое прозвище — чмо^[10].

И чтобы носить его достойно и с честью, как подобает их статусу, они должны были подшивать всем подворотнички, чистить «очко» — армейский толчок, быть вечным дневальным и отвечать своей физиономией и здоровьем за всё. За то, что его сослуживцам грустно или весело. За то, что кого-то бросила невеста. Всем почему-то думалось, что изменять настоящему воину такая лярва может только с самым распоследним «чмом». В общем, если ты сломался и стал «чмом», то будь готов ответить за всё.

Что-то я в лирику ударился. Наверное, по родным временам и обычаям соскучился.

— Слушай, ты, чучело ряженое, а ну сгинь с глаз моих долой, и без тебя тошно, — ругнулся Степан.

Солдатик, задом, радостно выскочил из палатки и перевёл дух.

— Хорошо, что в ухо не наладил. А ить были и такие, — проговорил он вполголоса и почесал уцелевшее ухо. Затем приподнял ворот своей шинельки, словно это могло спасти от секущего дождя, и потрусил прочь.

— Ты чего это? Не выспался? — поинтересовался я, натягивая сапоги. — Убогий он и есть убогий. Его грех обижать.

— Такие убогие завсегда на глазах должны быть. Неведомо, когда он нож тебе в спину вставит. Сволочь, — выругался Степан. — Ну что, пошли ужо, жалелец.

Растянув над головой один дождевик на двоих, мы заявились на сборный пункт. Батурин для порядка ткнул мне кулаком в бок и тихо выматерился. Такова, видно, порода сержантов всех времён и народов.

Построив казаков и солдат под проливным дождём, вперёд вышли офицеры.

— Господа нижние чины, казаки и солдаты! Волею обстоятельств мы вынуждены остановиться на территории, принадлежащей китайскому императору. От вас прошу одного — надёжно организовать охрану гражданского населения и грузов. Ввиду большого количества охраняемых объектов, предлагаю на местах к этому делу привлечь гражданское население, то есть знающих военное дело мужиков и прочих желающих лиц. С местным населением, если таковые появятся, в контакты не вступать, а вызывать командиров. Вопросы имеются? — произнёс длинную речь штабс-капитан и утёр с лица скатывающиеся дождинки.

Вопросов не было, и так всё понятно.

— Всем разойтись! — последовала команда.

Мы со Стёпкой вновь соорудили из дождевика шатёр и направились назад.

— Манычев! — услышал я голос своего унтера. — Гляди мне там, чтобы всё в порядке было.

— Не извольте беспокоиться, — крикнул я на ходу.

— Боится, старый бобёр, — хохотнул Степан.

— А ну его. Побежали что ли? Переодеваться-то больше не во что.

И остаток пути мы преодолели бегом, после чего, распределив караулы, завалились спать. Мне выпало стоять на посту в утреннюю стражу, а каждый служивший человек знает, что самое тяжёлое время суток в уставе караульной службы — это предрассветные часы. Поэтому, стараясь не обращать внимание на временами подбрасывающую меня дрожь, я поскорее постарался уснуть.

Глава 9

Вспомнишь про чёрта — он и явится

Снилось мне, что сижу я на разогретой солнцем броне нашей родной бээмдэшки^[11]. Рядом сидит сержант моего взвода Витька Савчук и прикуривает вонючую сигарету «Ватра», что положена нам по табачному довольствию. Запах у неё такой, что невольно верится, что наши хохлацкие друзья не только сало у свиней добывают. А впрочем, при чём тут хохлы? У нас в Союзе всё делается через заднепроходное отверстие. Вдруг сигарета в руке у Витьки взрывается. Сам он кувырком летит на землю, а окровавленная кисть его руки больно бьёт меня по щеке. Действуя интуитивно, я лечу на горячий афганский песок вслед за командиром второго отделения моего взвода разведки. В голове вспыхивает первая осмысленная догадка: засада!. Я моментально перекатываюсь под защиту колёс своего БМД и определяю, откуда бьёт крупнокалиберный пулемёт душманов.

В висках острой нотой звучит нечеловеческий вой Савчука.

Как-то отрешённо промелькнула мысль: «Всё, отвоевался Савчук. Теперь в Союз поедет. В Винницу к своей Галине». Сквозь треск своих и чужих автоматов пробивается отборная родная матерщина. Это радует. Значит, не один я жив. Ещё повоюем, мать их всех через коромысло.

Перво-наперво необходимо убрать пулемётчика, а то не доедет Витёк до своей Винницы. И я, выплюнув изо рта горький песок чужой родины, стараюсь перекричать грохот беспорядочной стрельбы:

— Лейтенант Симаков жив?

И совершенно рядом слышу внятный ответ: — Нет Симакова. Накрыло его. Осколком от фугаса. Прямо в живот. Вон все кишки по броне размазало, товарищ сержант.

— Это ты, Федяев? — уже спокойнее спрашиваю я.

— Так точно, — отвечает рядовой первого года службы.

Ну что же, мне, как замкомвзвода, приходится брать командование разведгруппой на себя. И я отдаю первую самостоятельную команду: — Всем живым и раненым доложиться!

Не прекращая огня, группа ведёт перекличку. В результате из пятнадцати человек личного состава живыми и ранеными осталось одиннадцать.