Шаман-гора (СИ)

— А что, дядька Ефим, говорят вера ихняя дюже от нашей отличается? — перебил рассказчика Степан.

— Дак щё вера? Вера она и есть вера. Магометанская вера, не наша. По эвонной вере выходит, что вино им пить не можно. Свинину кушать нельзя. Зато жён можно иметь сколько душа пожелает, а вернее — сколько прокормишь.

— Ишь ты, — оживились мужики, — и как же эвонные мужики с таким счастьем справляются? Тут и одна, бывает, до того запилит, хошь из дома беги.

— Покорные их жёны. По вере ихней выходит, что муж для них хозяин и повелитель. И бунтовать против него они не имеют никаких правов.

— Вот эвто верно у них прописано, и нам бы не худо. Верно, Демьян? — ввернул кто-то из мужиков.

— Дак вы поимейте в виду, мужики, что при всём при эвтом вина-то пить им неможно, — угомонил мужиков Зимин Филипп.

Мужики враз успокоились, а Степан проговорил:

— А всё одно, мужики, а христианская вера самая правильная. Хучь и жена всего одна, да зато винцо нам не возбраняется.

— Давай, дядька Ефим, сказывай. Что там далее было? — попросил Филипп.

Ефим обвёл слушателей взглядом и продолжил: «За веру свою воюют магометане страшно. Любимое их занятие — делать православным «секир-башка». По-нашему — значитца отрезать головы и протчие мужские принадлежности. Так что в плен к ним лучше не попадать, замучают насмерть».

— А ты как, Ефим, со всеми принадлежностями вернулся? — поинтересовался у него Кузьма.

— Об евтом у бабы евонной поинтересоваться надо, — хохотнул Филипп.

— Давайте, поинтересуйтесь, — спокойно ответил Ефим, — а заодно и у Яшки мово поспрошайте.

— Да ты щё, Ефим? То мы так, шутейно, — извиняющимся голосом проговорил Кузьма. — Сказывай дальше.

«Ну, а что дальше? Воевали мы с ихними абреками ни шатко ни валко. То мы верх брали, то они. В тридцать втором году при штурме аула Гимри убили мы ихнего имама Гази-Магомеда. На смену ему пришёл Гамзат-бек. Но и тот вскоре погиб. А вот когда пришёл имам Шамиль, в тридцать четвёртом году это было, то всё началось сызнова. Востёр тот Шамиль был воевать. И сыны его — все вояки прирождённые. По ихней вере выходит, что если ты убил иноверца или погиб в бою, то ждёт тебя царствие небесное и вечный рай. Вот они и воюют, ничего не страшась. И вот в тридцать девятом году случилась большая баталия между нашими войсками и воинами Шамиля на реке Аргун. Генерал Граббе^[5] командовал тогда нами. И вышла наша полная победа. Даже сам Шамиль получил в той баталии ранение и укрылся в своей столице — крепости Ахульго. Вот под той крепостью и достала меня чеченская пуля. Долго я по госпиталям бока проминал. Пуля у меня так вовнутрях и осталась. Врачи сказали, что её тревожить нельзя. Дольше проживу».

— Ну, ты даёшь, дядька Ефим, — восторженно произнёс Степан, — дак ты герой. И как пуля? Не мешает?

— А щё пуля? Щё ей будет? Только я вот потяжельше маненько стал, — усмехнулся Ефим.

Мужики заулыбались. Кузьма достал кисет и закурил.

— Ну и как тебя сподобили из армии-то отпустить? — поинтересовался он.

— Ездил в ту пору по госпиталям с инспекцией его превосходительство генерал Граббе. Ну и кресты заодно вручал тому, кто заслужил. Вот и мне вручил моего второго «Георгия» и спрашивает: «А ты чего ж, кавалер, в свою батарею не возвертаешься?

Или курорт тебе госпитальный по душе пришелся?» Ну, я и обсказал ему всё как на духу. Выслушал он меня и говорит: «Вызвать ко мне доктора». Переговорил с ним и дал команду: «Езжай, говорит, солдат, на родину. Ты на поле брани за отечество пулю получил. Теперь до самой гробовой доски будете вы вместе.

Езжай, детишков рожай да подвиг свой воинский помни. Заслужил».

— Вот так и вышло, что вместо двадцати годков отслужил я только десять, — закончил Ефим свой рассказ.

— Вот не думал не гадал, что ты у нас такой боевой. Кавалер аж двух «Георгиев», — с уважением произнёс Степан.

Было видно, что казаку страсть как хотелось бы самому поучаствовать в боевых вылазках против горцев, да и получить за храбрость крест парень был бы не прочь. Я же теперь смотрел на георгиевского кавалера совсем другими глазами. Из головы не шёл рассказ о грустной участи унтера, что по пьяной лавочке утонул в туалете. Не иначе, как и Ефим приложил к этому свою руку.

Боевой дядька, ничего не скажешь. Недаром ведь говорят, что у каждого в шкафу спрятан какой-нибудь скелет.

Так в бездеятельном сидении прошло три дня. На четвёртый день, ближе к полудню, перед Усть-Стрелкой появился караван из нескольких барж. Прибыл аргунский сплав. Народ заметно оживился, видимо, праздное времяпрепровождение уже всем надоело. После обеда пришёл всё тот же Загоруйко и сообщил, что завтра поутру мы отправляемся дальше. К продолжению сплава мы были уже давно готовы, поэтому люди восприняли известие радостно. Всем хотелось как можно скорее добраться до мест своей новой малой родины.

Глава 7

Амур — река широкая

Вот уже целую неделю наш плот раскачивает угрюмая амурская волна. Сплав растянулся на многие километры. Хоть смотри вверх по Амуру, хоть вниз — вся река покрыта плотами и баржами. Мелей и вправду стало поменьше, но не настолько, чтобы можно было расслабиться. Остановки в связи с непредвиденными обстоятельствами по-прежнему случались, но наши со Стёпкой плоты Бог пока миловал. Пользуясь лодкой, плаваем друг к другу в гости. И нам веселей, и время быстрее бежит. Вот и сейчас Стёпка прибыл на наш плот с дружеским визитом, и мы лежим на нагретых солнцем досках верхнего настила.

Я смотрю на проплывающие мимо берега. Оба берега — и китайский, и наш — пустынны и безлюдны. Я сравниваю природу: у нас на Нижнем Амуре, и здесь в Амурской области.

И ландшафт и природа разительным образом отличаются друг от друга. Здесь преобладают равнины и низменности, а у нас берега в основном покрывают горы да сопки, и тайга наша выглядит суровей и могучей.

На третий день после начала амурской эпопеи наш флот проплывал мимо Албазинского острога. В наше время слово «острог» ассоциируется со словами «темница», «тюрьма», в общем места лишения свободы. В семнадцатом веке это слово означало «крепость», или пограничный рубеж обороны.

Степан сообщил мне очень интересные исторические данные об этом остроге. В отличие от нас, сто с лишним лет назад люди помнили о своих корнях и знали историю своего рода и отечества.

Сибирь, Забайкалье и Дальний Восток в своё время были землей, к которой стремились свободолюбивые русские люди.

Своеобразная Америка для людей, алчущих свободы духа и богатств материальных. Ермак в 1581 году, разгромив Сибирское ханство, прорубил своим боевым топором путь к дальнейшему освоению неведомых земель. И в эту брешь хлынули торговые и любознательные люди — русские Колумбы, как принято их называть. В середине семнадцатого века ссыльный поляк Никифор Черниговский вместе со своей братией двинулись к берегам суровой реки. Расположились в Албазинском городище, основанном Ерофеем Хабаровым как крепость, стали собирать ясак для государевой казны с аборигенов. Отряд Никифора выстроил слободу, занялись хлебопашеством. Степан рассказывал: «И стал этот острог как кость в горле для маньчжуров с противоположного берега. Не единожды подступались они к крепости с желанием уничтожить русский дух на берегах Амура. Но Албазинский острог, словно птица феникс, был сожжён и вновь поднялся из пепла. В 1686 году прислал тогдашний воевода Сибири Иван Власов семьсот служилых людей для восстановления и обороны крепости на берегах Амура. И вновь обложили острог маньчжурские полчища. Пять месяцев длилось Албазинское сидение, от семи сотен казаков в живых осталось лишь сто пятьдесят человек, но и врагов полегло немало. Лишь мир, заключённый в Нерчинске, спас казаков от полного уничтожения. Двести лет прошло, а казаки до сих пор чтят подвиг своих прадедов^[6]».

Я думаю, что и нам бы не грех вспомнить кровь, пролитую нашими прадедами во славу отечества. Не ту кровь, времён Гражданской войны, когда брат резал брата, а сын — отца. А ту кровь, которую пролили русские солдаты, освобождая другие народы от рабства и расширяя границы государства Российского.