Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Берт решил начать с кухни. Сделать кофе, наверное – для начала. Не самое плохое занятие, позволяет сконцентрироваться на рутинных действиях, вырваться из зачарованного круга, который очертила вокруг него одна-единственная мысль и не выпускала. Что дальше, – вертелись в его голове слова. Не пульсировали, не бились в груди в такт сердцу, а уныло вертелись, из-за чего шумело в ушах, контуры предметов мерцали и подрагивали перед глазами, и желчь подступала к горлу – укачивало.

В чашке стыл кофе; за окном садилось солнце; Берт стоял перед столом. И рядом с ним остановился Коринт.

– Ты собираешься пить свой кофе, или его могу потребить я? – невозмутимо спросил он.

Берт моргнул. И еще раз. Он попытался выдавить какое-нибудь слово – не получилось. Коринт высокомерно посмотрел на него и взял чашку.

– Я расцениваю твою реакцию как согласие, – милостиво уведомил он Берта и уселся на табурет. Неторопливо положил ноги на другой, и Берт отметил в недоумении: он все еще был босиком и в домашних брюках. По-прежнему с голым торсом – не признавал никаких кольчуг вроде джемперов-маек, из каких бы тонких и деликатных материалов они не изготавливались. И он смотрел на Берта, тот – выискивал на лице следы.

– Очень любезно с твоей стороны не воспользоваться кулаком, – отлично поняв его взгляд, сказал Коринт. – От ладони очень редко остаются следы, и не на моей коже.

Берт опустился перед ним на колени. Отчего-то привычным показался ему этот жест. Он положил голову Коринту на колени, вцепился руками в его ноги, зашептал: «Прости, прости, прости…». «Чушь какая», – заскрежетал Коринт и дернул его за волосы. Оттянув голову назад, зашипел прямо в лицо Берту:

– Ты был прав, я неправ, с твоей стороны было неожиданно указать мне на это, пусть и таким вульгарным способом, я принял к сведению и оценил, и я очень хочу надеяться, что ты избавишь меня от удовольствия созерцать твою кислую физиономию. У меня практически на исходе отпуск, и я хочу провести его в мирной, уютной атмосфере.

Берт кивал; он осторожно отвел и поднес руку Коринта – ту, которой тот ухватился за его волосы – к губам и дотронулся до нее губами. Его руки не подрагивали, он сам удивлялся. То, что довело Берта до той непонятной вспышки, все еще витало в воздухе. Он не выпросил прощения, Коринт не оценил его раскаяние; причина, по которой взбесился Коринт, не была озвучена, а значит, и устранить ее было невозможно. Но Тесса Вёйдерс в любой момент могла потребовать, чтобы Коринт вышел из отпуска, или срок, отведенный ей, вышел бы. Или что-нибудь еще. И Берт снова лишился бы ядовитого, болезненного удовольствия, переживаемого им рядом с Коринтом. То, чего он ненавидел лишаться.

Коринт настоял на коньяке после ужина. Берт подозрительно следил за ним. Ему кажется, или это все-таки более-менее справедливая оценка и Коринт пьет слишком много? Ему кажется, или его наблюдательность не искажена близостью Коринта – и он заметно постарел за последнее время? И кстати, сколько времени прошло-то с той поры, когда общество друг друга было для них не недостижимой роскошью, а чем-то пусть избыточным, но вполне доступным?

– Ты не пьешь, – раздраженно отмечал Коринт. – Ты хочешь напоить меня, а сам остаться чистеньким, трезвеньким и непорочным?

Берт бормотал что-то стыдливое и послушно опрокидывал в себя бокал. Коринт наливал ему и себе еще. Его движения становились все медленнее и тяжеловеснее, Берт настороженно следил за ним, готовясь подхватывать, если ему изменит равновесие, но все обходилось. Коринт сидел рядом с ним, но старательно избегал контакта. Берт робел, не смел потянуться к нему – и боялся, не узнавая Коринта; ему казалось, что его робость злила Коринта, но и сбивала с толку. Что с ним, таким неуверенным делать, Коринт не знал. Как вести себя после вполне заслуженной оплеухи, – тем более. Что-то было в их разговоре неестественное, натянутое; и из-за этого «что-то» фальшь пропитывала атмосферу в комнате, и от нее было невозможно избавиться.

Коринт позволил Берту отвести себя в спальню, заснул почти сразу, но спал, издавая непонятные звуки, разговаривал во сне на всех языках, которые знал. Это были отрывки фраз, значивших все, что угодно, и ничего особенного. Берт не спал – не мог заснуть, хотя коньяк в крови лишал сил, и казалось, что сонливость вот-вот обезволит его полностью. Коринт спал на боку,подтянув ноги к груди; Берт лежал на спине, не касаясь его. Он очень хотел, чтобы Коринт проснулся и решил, что хочет избавиться от бремени своих мыслей и переживаний. Это могло бы помочь им хотя бы немного сблизиться.

Ему повезло. Еще не светало, когда Коринт глухо выдохнул, неловко сел, побрел в туалет. Вернувшсь, снова лег на бок и подтянул колени.

– Тесса угробила под сто пятьдесят миллионов на европейскую кампанию Лиоско, – тихо сказал он. – С той прорвой, в которую превращается все это, «Эмни-Терра» уже шатается под всеми ветрами.

– Она так уверена, что может продвинуть Лиоско?

– Помилуй, в это может верить только чокнутый. Это бездонная дыра, ненасытная пасть, в которую сколько ни бросишь, она будет требовать еще. И отступать поздно.

– Поздно? – эхом отзывался Берт.

– Поздно. У Дейкстра оказалось слишком много связей. Если бы он заправлял только в Африке, можно было бы скинуть его, и Тесса рассчитывала на это, что он не полезет сюда. Его слоганы – мол, все для нее, ничего на вывоз, они хороши для внутреннего пользования, с ними не высунешься в ту же Европу. И можно было бы заручиться поддержкой других лиг, тем более мегакорпы уже давали согласие, но Дейкстра оказался ловчее.

Он рассказывал то, что видел своими глазами, в чем принимал участие; Берт слушал и сопоставлял, припоминал, что видел сам, о чем слышал обрывки разговоров, на что указывали события. Коринт в силу своего положения не знал многого о том, что именно предпринял Дейкстра – все-таки Тесса Вёйдерс куда больше водилась с Лиоско, она на него ставила, его поддерживала. Более того, она проталкивала Лиоско высоко-высоко наверх, да так рьяно, что он сам начал верить, что может одержать победу. Каков был вклад Тессы Вейдерс в его успех, Лиоско задумывался все меньше и вел себя так, словно своими достижениями обязан только себе и близким людям. Тессу в их число он включал с неохотой.

Коринт рассказывал; Берт слушал. Коринт, казалось, не в силах был удержать поток слов, рвавшийся из него; Берт предпочитал не думать, честь ли это, привилегия – оказаться тем, кому исповедуются, или в этом случае – проклятье. И ему ли исповедуется Коринт, если, конечно, это была исповедь.

Берт, кажется, слишком долго не был в Йоханнесбурге. В Лиге, как оказывалось, даже если основывать свои предположения только на словах Коринта, происходили значительные изменения. В Европе о них практически никто не говорил, кроме избранных – экспертов и представителей тех секторов, которые были максимально тесно связаны с африканской экономикой. Их оказывалось мало, их мнения не были интересны никому, кроме пары десятков людей, нуждавшихся во мнениях осведомленных людей, чтобы принять решения, способные повлиять на развитие самых разных отраслей, но – в Европе. Когда в Центральной Африке с новой силой начали вспыхивать конфликты, это привлекло внимание «общественности», но ровно настолько, чтобы слегка пощекотать себе нервы, немного подыграть собственной значимости и поохать над новостями в период застоя. Вскоре прелесть новизны была утрачена, как-то ожидаемо прозвучали чьи-то слова о том, что те регионы, читай, центр Африки, никогда не отличались стабильностью; многие пожали плечами и вернулись к куда более важной в небольших жизнях рутине. Всеафриканская Лига такой привилегии была лишена, ее лихорадило тем больше, чем ближе оказывались выборы и чем отчетливее ее члены понимали, что очевидный год назад выбор таковым больше не являлся.

Квентин Дейкстра, что бы о нем ни говорили, готовил себе платформу для прыжка на самый верх давно и основательно. Он, будучи рожденным в нестабильное время на нестабильной земле, делал все возможное, чтобы не быть застигнутым врасплох самыми неожиданными сценариями. Для начала он если не убрал, то лишил большей части яда своих основных противников. Затем – озаботился подкупом сторонников. Обе эти кампании он начал проводить уже тогда, когда никто и не рассматривал его как возможного кандидата. Посмеивались, хлопали его по плечу, говоря: ну вот станешь во главе этой махины, и действуй. Он сам охотно посмеивался над такой возможностью, мол, когда рак на горе свистнет, когда я стану главой тут. Его собеседники с готовностью реагировали на такие замечания Дейкстра смехом, находили их остроумными, предлагали, вроде в шутку, самые невероятные варианты развития событий, и сам Дейкстра не возражал на это ничего. Потом, правда, оказывалось, что Дейкстра не просто знаком с ключевыми лицами на политической сцене – они к нему прислушиваются. Затем – подчиняются. Затем – не смеют не подчиняться.