Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Берту очень захотелось спросить, как именно они предлагают эту помощь. Но ладно, значит, эти благочестивые слуги Церкви считают, что на землях за Средиземным морем у них мало шансов, потому что там окопались их церковные кузены и яростно бдят, чтобы никто не посягнул на их власть.

– Но если… скажем так, ваши отношения с африканскими церквями складываются не очень просто, то как вы все-таки исхитряетесь организовывать те невероятные проекты, о которых я слышал? Лагеря там, целые городки, все такое.

– Милейший господин Франк, – снисходительно-успокаивающе, как нянька неразумному дитяти, говорил епископ Сильвен, – наши отношения с церквями в Африке складываются на самых различных уровнях. На личном у нас существуют давние и тесные отношения со многими представителями самых разных церквей. Разумеется, идеологические вопросы или, к примеру, глобальная организация деятельности церкви – это всегда и везде камни преткновения. Потому что как справедливо замечает мой брат, – кивок епископу Дагу, тот, сидевший с постной миной, согласно покивал, – церковь неотделима не только от Высшего, но и от мира, в котором мы живем. Естественно, мы всего лишь люди. Естественно, мы полны человеческих слабостей. Увы.

Берт повинно склонил голову. Другой епископ продолжил:

– Не все инициативы, которые мы предлагаем развить в Африке, встречают одобрение у местных церквей. Поэтому, если братья позволят так выразиться, чтобы не претендовать на территориально-административные представления местных приходов, мы стараемся располагать наши лагеря в таких местах, которые не охвачены их попечительством. К сожалению, мы не только вынуждены заигрывать с мирскими политиками, но и следить за здравым климатом внутри церкви. А с каким бы удовольствием мы посвящали все свое время Всевышнему и его законам!

– А что вы имеете в виду под личными отношениями? – бесхитростно поинтересовался Берт.

– Видите ли, господин Франк, – натянуто улыбнулся епископ Даг: словно понимал, что причин сердиться нет либо они исчерпаны, а избавиться от этой эмоции не получалось, – к нашему глубокому удовлетворению, Европа уже давно не является монополистом на высшее религиозное образование. Но еще три десятилетия назад, например, это было фактом. Поэтому многие священники получали свое образование в Европе. Собственно, многие епископы поэтому и имеют европейское происхождение. Благодаря этому, каждый из нас, – он склонил голову, глядя на других, – может заявить о приятельских отношениях со многими высшими клериками в Африке. Увы, не всегда хорошие личные отношения распространяются на общецерковные нужды.

– Только высшие? Я, кажется, знаю немало обычных священников, служащих там, которые родом как раз из Европы.

Епископ Сильвен усмехнулся.

– Собственно, один из родственников брата Дага поддался какому-то странному романтическому порыву и отправился в Африку во имя каких-то высших целей.

Это прозвучало как-то ядовито, словно эти четверо давно решили, что дельце это не стоит седых волос, а парень – просто дурак.

– Романтизм у нас в крови, – мрачновато усмехнулся епископ Даг.

– А не зовут ли этого вашего родственника Амор Даг? – прищурился Берт.

– Вы знакомы?

– Нет, – Берт покачал головой. – Но об отце Даге одно время было много упоминаний на разных форумах и новостных платформах. Его очень любили в его приходе. К сожалению, если я верно представляю нынешнее положение вещей, теперь там не совсем безопасно. Просто я уже тогда был знаком с вашим преосвященством, и это имя враз привлекло мое внимание. Что неудивительно. Наверное. – Добавил он, подумав.

– Он выбрал странный путь, – утомленно заметил епископ Даг. – Мы не были близки, как близок мне мой дорогой Эйнор, но я следил за ним, старался по мере возможности наставлять, заботиться о взрослении. Не знаю, насколько я был успешен.

– Отец Даг делает очень важное дело, – заметил Берт. Подумал и уточнил: – Делал. Я очень хочу верить, что с ним до сих пор все в порядке, но… ситуация такая в том регионе – неспокойная.

Как по команде, четыре епископа склонили головы, помолчали немного, затем нарисовали небольшой крест над сердцем. «Святоши хреновы», – подумал Берт. Но склонял голову и поднимал ее, рисовал крест над грудью вместе с ними.

– Я надеюсь, дорогой брат Ильгейр, что ваша мудрость будет куда лучше оценена Эйнором, – произнес – кажется, его звали Тратт-Войцинген, если Берт правильно помнил. Но что-то длинное и громыхающее.

– Мудрость остаться в Европе? – не удержался Берт.

– Мудрость не рваться в герои, когда у тебя нет к этому предпосылок, – раздраженно отозвался епископ Даг.

– В желании Эйнора испытать себя в деле нет ничего удивительного. Нормальное юношеское желание.

– У него слишком возвышенные представления о своем пути. Иногда куда тяжелей, куда утомительней делать нечто малое в утомительно благополучном месте. Там и мировоззрения, и характер могут испытываться куда сильней, чем в том бедламе. К сожалению, и понимаешь эти вещи только в зрелом возрасте.

– Ваше высокопреосвященство, ваше желание заботиться об Эйноре не может не вызывать уважения. Но мальчик должен взрослеть. Учиться быть самостоятельным. Вам не кажется? – спросил Берт, не очень надеясь на положительный ответ.

– Не кажется, – сухо ответил епископ Даг.

И разговор снова перешел на прошлое, будущее, место церкви в мире, место мира в душах служащих церкви людей. Берт снова пил кофе, чтобы не заснуть.

Впрочем, епископ Даг настоятельно приглашал Берта в гости. Хотелось ли ему чего-то определенного, Берт не хотел думать. Избавиться от этого приглашения было непросто, но Ингер Стов, с которой Берт связался, сказала решительно: «Идти». Она же очень внимательно выслушала отчет о присутствовавших за ужином в узком кругу людях. Она же отказалась комментировать состав гостей или делиться своими соображениями. Берту только оставалось, что вздохнуть.

А в один прекрасный день консьержка позвонила Берту, чтобы сообщить, что его желает видеть некий молодой человек. И это прозвучало так мурлыкающе, что Берт выпучил глаза: и эта хихикающая девчонка – его почтенная консьержка? Но ответ был очень прост: Коринт Ильмондерра жаждал оказаться в покоях Берта Франка, а для достижения этой цели он решил не скандалить, а очаровывать. Он развел руки в стороны и торжественно произнес:

– Вот он я.

Берт смотрел на него, приоткрыв рот. Вид у него был, наверное, глупый. Коринт нахмурился. Берт спросил:

– Ты откуда взялся?

– Из Сеула. Мамуля решила побыть щедрым с безропотным мной. Она предлагала премию в сотни тысяч, рабов и абонемент в лучший спа-курорт в мире, но я выбрал отпуск. И я решил осчастливить им тебя. Или мне проводить его в другом месте?

Берт потряс головой и прислонился к косяку. Коринт проскользнул мимо него и вошел в квартиру. Берт не удержался – закрыл глаза, осторожно втянул запах, шлейфом тянувшийся за Коринтом, задержал дыхание, впитывая его, наслаждаясь всего лишь тем, что он – запах – он – Коринт – рядом.

Коринт бросил небольшую дорожную сумку и опустился на диван. Вытянул ноги, откинул голову на спинку дивана.

– Тесса была бы куда больше рада подарить мне бессрочный абонемент или армию рабов, чем выделить гребаный, злосчастный, скудный отпуск. Тем более я предупредил ее, что отключаю комм. А если позволит все-таки разнюхать, где я, и влезть со своими нуждами, то выброшу его и любые средства связи. Прямо из окна, прямо на головы ее шпиков. – Он приоткрыл глаза и посмотрел на Берта. – Или я идиот, и мне следует вернуться к ней? Или просто убраться из твоей берлоги? Скажи же что-нибудь! – потребовал Коринт.

Берт опустился перед ним на пол, положил руки ему на колени.

– Ну что ты, – успокаивающе произнес он.

– Что за щенок бывает у тебя в гостях? – желчно спросил Коринт. Ухватил за волосы и дернул. – Вот тот, в дурацкой рясе. Что за шлюшонок?

Берт скривился и взял его за руку: Коринт мог быть очень грубым, он любил причинять боль. Берт знал это слишком хорошо.