Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Камзол вполне обычный. Эйнор Даг – ну да, он все еще щенок и едва ли превратится в легавую наподобие тебя, но он не шлюшонок. Он вообще может быть девственником.

– Не хочешь ли ты помочь ему избавиться от этого недостатка? – разозлился Коринт.

– Успокойся, – скривился Берт. – Давай лучше поужинаем.

Он остался сидеть на полу перед Коринтом. Тот – расставил ноги по обе стороны от него, положил голову ему на плечо. Тяжело вздохнул.

Берт погладил его по спине, бережно коснулся губами шеи. Ему отчего-то захотелось сказать: бедный, бедный Коринт. Но посмей он, и на его голову обрушится твердь небесная, или потолок – точно.

– Мы собирались ужинать, – прошептал Коринт. Берт согласно угукнул и остался сидеть.

– Он точно все еще девственник? – вскинул Коринт голову.

– Не знаю. Скорей да, чем нет. И я прошу тебя, не вмешивайся в его жизнь. Пожалуйста.

– Какие дивные, дивные отношения связывают тебя с этим щенком, – прошипел Коринт. Но он был не зол. И, кажется, начинал расслабляться.

Берт пожал плечами и виновато усмехнулся. Наверное, не мешало бы что-то ответить, но слова как-то не приходили на ум. Он просто смотрел на Коринта и улыбался.

– Я так скучал по тебе, – тихо сказал он. – Так скучал.

Коринт посмотрел на него, неожиданно тряхнул головой и отвел глаза. Начал вставать, избегая глядеть на Берта. Но не спешил уходить. Берт провел рукой по его ноге и встал.

– Что ты хочешь на ужин? – спросил он.

Коринт повернул к нему голову, вознамерился было ответить что-то дерзкое, но передумал. Пожал плечами и прижался к нему. И не ответил. Отчего-то это умилило Берта.

========== Часть 23 ==========

Коринт Ильмондерра испытывал терпение Берта, причем делал это последовательно, увлеченно и целеустремленно. Он не мог быть удовлетворен ничем: отказывался пить кофе, потому что он был теплым, а не горячим, недостаточно крепким, обладал невыразительным вкусом – что угодно; он обильно, неудержимо высказывал свое недовольство по поводу европейской кухни, беспрестанно жаловался на отвратительное самочувствие из-за дрянных продуктов, обвинял местное население в том, что оно обладает отвратительным вкусом, совершенно лишено самолюбия, раз позволяет пичкать их такой дрянью вместо чего-то стоящего. Требовал внимания Берта – каждой минуты его времени, каждого взгляда; когда тот пытался поработать, перечитать заметки, к примеру, обменяться сообщениями с Горреном или полудюжиной других людей, ждавших от него ответа, Коринт устраивал натуральную истерику. Орал – визжал, тряс кулаками, сыпал оскорблениями. Берт огрызался, но послушно отключался, возвращался к насущным нуждам Коринта Ильмондерры, которые он сам не мог определить.

В нем что-то было иным, и Берт, как бы ни старался, не мог подобрать верного слова. Казалось, вот оно – и, как только он ухватывал слово за хвост, пытался натянуть его на тот странный, смутный, неопределенный образ, беспокоивший его, как словесная оболочка лопалась, а наполнение оседало по всей комнате невесомой пылью. Истеричный – это было почти неплохо, но не совсем точно. Порой Берту казалось, что Коринт заставляет себя устраивать скандалы, и голос его звучал недостаточно высоко, недотягивал до какого-то канона, с которым, очевидно, был знаком и Коринт, и Берт. Невротичным– но это оказывалось слишком слабым определением поведения Коринта. И что-то упрямо нашептывало Берту, что Коринт играет – переигрывает – неискренен, но притворяется. То ли он наказывал Берта, то ли причинял боль себе. И страшно было задавать прямые вопросы, вроде: что за фигня с тобой творится, что случилось, ты в порядке? Берт хотел, но непредсказуемые перемены настроения у Коринта отбивали у него всякую охоту; а когда приступы дурных эмоций проходили, Коринт был безудержно, даже агрессивно ласков, и Берту не было дела ни до чего, кроме одного – все-таки он небезразличен.

Но Коринт был удивительно, неожиданно, неузнаваемо эгоистичен. Что в нем очень сильна была эта жилка самолюбования, Берт знал, давно видел, его даже привлекала эта склонность Коринта. В этом была своя прелесть: тщательно заботящийся о себе, Корин был невыразимо приятен для глаз, для рук, и для губ тоже. При этом он не забывал о Берте, время от времени обращал внимание на его нужды, был способен заботиться и о нем. Главное – не задумываться, что именно двигало им, банальный ли эгоизм или все-таки бескорыстие. Так было всегда – до его последнего отпуска. Коринт отказывался признавать за Бертом право на собственные дела, и терпение Берта медленно иссякало. Пока он был слишком рад, чтобы восставать, но этой радости становилось все меньше.

Странным образом непонятные настроения Коринта компенсировали их первые ночи. Коринт требовал секса, Берт был растерян, а вдобавок к этому утомлен своими собственными заботами и поэтому вял. После невразумительного секса Коринт позволил ему заснуть, а потом, ближе к утру, разбудил. Берт долго просыпался, не мог понять, где он и кто с ним, затем долго устраивался поудобней. Коринт – после душа, нисколько не отдохнувший, злой и какой-то неуверенный, улегся рядом с ним. Близко, но не касаясь его. Берт лег на бок, погладил его по щеке, и Коринт подставился под его ласку.

– Что происходит? – тихо спросил Берт.

Коринт застонал, покачал головой и спрятал лицо в подушке. Зашипел:

– Она достала, она до такой степени достала меня, ты не представляешь. Я всегда уважал ее, она для меня была идеалом, она – стерва, кремень, пробивная из пробивных, но голова у нее на плечах что надо. Но она чокнулась, и она же никого не слушает, ни к кому не желает прислушиваться, понимаешь? Она удваивает ставки, снова и снова, и скоро этот пузырь лопнет. Но это будет не мыльный пузырь, а огромный, ужасный баллон с водородом, понимаешь? Она накручивает интригу за интригой, и я уже сам не понимаю, что и куда нужно, а она придумывает еще что-то. Не хочет успокоиться, сука, не хочет признавать, что уже проиграла.

Берт не мог избавиться от сонливости. Трясти головой, чтобы прогнать ее остатки, он не решился – это могло стать триггером для самой неожиданной реакции Коринта. Он хотел выпить кофе, сделать пару десятков шагов, чтобы погонять кровь по телу, чтобы начать наконец понимать, о чем говорит Коринт, что именно он имеет в виду, какой реакции ждет от Берта. Более того – не мешало разобраться, как расценивать эти страстные тирады, которые ворохом, бесформенной, что по форме, что по содержанию, массой, вываливал на него Коринт. Берт слышал то отчаяние, то ярость, даже ненависть, когда он шептал что-то о загадочной «ней», и беспомощно вглядывался в лицо Коринта, едва различимое в сумерках спальни. Затем его тело затекало, Берт шевелился, усаживался на кровати, и Коринт отстранялся от него, словно в отвращении. Берт, сменив позу, пытался вернуть то зыбкое настроение, подтолкнувшее Коринта к откровениям, предполагая, что это – именно то, чего ему как раз не хватает: искренних признаний, возможности говорить, не заботясь о точности формулировок, обтекаемости, привлекательности и неопределенности фраз, о том, чтобы всегда и везде помнить, с кем говоришь и кто далее будет знать все, что ты сказал в определенный момент. А на Коринта его движение действовало совершенно иначе: он словно стряхивал с себя забытье, захлопывал привычную раковину. Отстранялся, принимал надменный вид, заявлял, что хочет спать. И Берт недоумевал: действительно были эти мгновения, этот жаркий шепот, эти влажные глаза в паре сантиметров от него, эти судорожно сжимавшиеся кулаки, или примерещилось?

В чем Берт был хорош, так это в умении притворяться, что все в порядке. Всегда совершенствовался в этом искусстве, развивал избирательную слепоту. С Альбой: наверное, симптомы того, что не все между ними в порядке, присутствовали давно, но Берт упрямо игнорировал их. Они были женаты, жили вместе, что еще было нужно? Она инициировала развод, мирок Берта поколебался, но не более, все уравновесилось, в конце концов, не они первая пара, не они последняя. Спроси кто Берта, что занимало Альбу в последние месяцы их брака, он бы озадачился. Попытался предположить. Возможно, попытался бы проанализировать какие-то детали ее поведения и на основании своего анализа сделал бы относительно достоверные выводы. В чем ему не откажешь, так это в смекалистости, какой-то обостренной интуиции. И история повторялась в его отношениях с Коринтом. Должно было пройти немало времени, и тогда только можно было бы спрашивать у Берта: все ли было в порядке с Коринтом, не было ли чего особенного. А пока –главным было и для него оставалось, что в кои-то веки Коринт нуждался в нем.