Снохождение (СИ)

Нараяна тяжело поднялась, глядя на жарокрасный перелив огня в камине. Затем она яростно потёрла нос и уши.

— Нам двоим придётся несладко, но придётся ей остаться на луну. Или даже две.

— В каком смысле? — насторожилась Миланэ.

— Ей придётся остаться здесь. Мы попытаемся что-то сделать, — сестрина уставила руки в бока.

— Но у нас через несколько недель будет Приятие!

— Нельзя ей идти ни на какое Приятие, будь оно неладно! — Миланэ впервые увидела от Нараяны жест Ашаи — жест отторжения и полного несогласия, нйах-гастау. — Там сеструшки напоят её сомой, а это сразу ослабит, тут и конец! Она ведь и так ничего не принимает, даже вина много не пьёт — знает ведь, что сгинет!

Миланэ хотела что-то возразить, хотя враз и вмиг почувствовала убийственную правдивость этих слов, но тут заметила, что Арасси зашевелилась и начала сонно-хмуро привставать. А потом рывком сорвалась с постели.

«Мой Ваал, она в ярости», — испугалась Миланэ.

Арасси почти никогда не злилась; по крайней мере, по её словам, она всегда пыталась превратить злобу в насмешку. Но Миланэ хорошо знала, когда Арасси злится по-настоящему; и в гневе она совершенно безрассудна.

— Зачем… что ты делала… зачем? Зачем? Зачем там смотрела?! — её трясло.

Нараяна сидела нерушимо.

— Чтобы увидеть, ясное дело. А дела нехороши, так что оставайся со мной. Подруга привела тебя ко мне, это — знак.

Услышав «подруга», Арасси мгновенно уцепилась в слово:

— Я не поняла, Миланэ, ты нарочно затащила меня сюда для глупостей? Выдумок? Собралась меня исцелять?

— Арасси, я не… — приложила дочь Андарии две руки к груди. — Послушай, надо это обсудить, я понятия не имела, что…

— Так ты решила меня сказками затащить к отступнице?! Хитра, да?!

— Арасси, подруга, душа моя…

— Так. Молчи. Совести у тебя нет.

Миланэ замолчала.

— Оставайся, в последний раз говорю, — встала Нараяна, но Арасси сделала шаг назад:

— Молчи, отступница, сирна при мне! — отпрянула Арасси назад, хищно удерживая ладонь возле кинжала. — Я всё слышала, что ты говорила о Приятии и Ваале в моих снах!

Совсем не испугавшись, Нараяна только всплеснула ладонями, как торговка на рынке.

— Глупое моё дитя, то не Ваал в твоих снах, то что похуже.

— Я ухожу, — заявила Арасси. — Миланэ, я ухожу.

— Не уходи, постой! — Миланэ попробовала взять её за руку, но не вышло.

— Я ухожу. Ты — со мной?

— Ты же ничего не выслушала…

— Ясно. Я пошла.

Хлопнули одни двери, хлопнули другие.

— Кошмар какой, — в тяжёлом впечатлении Миланэ присела на лаву.

Подойдя к окну, Нараяна наблюдала, как молодая львица уходит по мрачной дороге в сумерки. Потом рывком выбежала на улицу; Миланэ слышала глухое:

— Иди сюда, копьё дам, у нас тут воры и волки!

Миланэ прильнула к окну. Арасси даже не обернулась; она лишь на ходу поправляла пояс, а потом накинула капюшон.

Нараяна вошла обратно в дом, Миланэ присела на сундук у окна. Некоторое время она размышляла о том, кинуться ли вдогонку за подругой и забыть всё, как дурной сон. Но думала так, понарошку, безвольно…

— Здесь действительно волки?

— Не беспокойся, цела дойдёт. Здесь охотники всё отловили, что только можно. И что нельзя — тоже.

— Так что с нею на самом деле?

— Не знаю, как оно всё на самом деле, — встала рядом Нараяна, прислонившись к стенке из толстых брусьев.

Миланэ посмотрела на неё, потом резко взмахнула рукой, мол: «Да сколько можно издеваться?».

— Послушай, никто из нас даже не знает, как устроен этот мир, что тут говорить о других, что в Тиамате. Но что могу сказать: что бы себе ни выдумывала Арасси, как бы она не пыталась защититься от неведомого, всё это — судороги ума, который отчаянно пытается ухватиться за крохи здравого смысла, и любое объяснение, даже самое глупое, что лишь подбросят, он вмиг радостно хватает, как голодная собака. Её не насилует Ваал или как там ещё она говорит. Знаешь ли, Ваал — забавная игрушка, в чём-то иногда величественная, но в таких случаях покоряться ей — смертельно опасно.

Нараяна, сощурившись, посмотрела вверх.

— Арасси больна, больна особой болезнью начинающих сновидиц, — и отошла куда-то внутрь дома.

— Она — не сновидица. Она терпеть не может сновидеть, — прислонилась Миланэ к холодному стеклу, а потом и выдохнула на него, наблюдая, как мир становится непрозрачным и белым.

— Кто ж её спрашивает, что она там может терпеть? Арасси ею родилась и некогда пыталась сновидеть. Но с нею не было никого, кто бы мог подсказать, — с безграничной уверенностью молвила Нараяна, как-то успев взять корзину и большую охапку сушёных трав, с которых начала срывать маленьким ножом цветки.

— Подсказать что? — постучала Миланэ когтем по стеклу.

— Когда душа бродит по другим мирам, то она там вовсе не одинока, — сказала Ашаи, буднично бросая цветки в корзину. — Там встречается кто угодно, что угодно. Вот одна из сущностей сновидения уцепилась к ней и крадёт силу.

— Что за сущность? Откуда?

— Не знаю. Полно всяких.

— Чушь какая-то, — безвольно молвила Миланэ.

— Ай да, чушь. Всё вам чушь! Чушь, — раздражённо и резко взмахнула Нараяна рукой, нож блеснул в свете огня. — Ты-то хоть такой не будь! Сновидица она, каких ещё сыскать; мне бы такую в ученицы — радовалась бы днём и ночью. Как Арасси начала сновидеть, так доверилась всему, что увидела. А миров на древе много, и снуют там самые разные существа, какие хочешь.

— Что они такое? Как они выглядят?

— Да как угодно! От твоей души зависит. Там, знаешь ли, видишь всё так, как преломляют зеркала твоей души. Да и здесь тоже, — Нараяна постучала ножом по корзине. — Вот есть такие из них, во верхних мирах, что жрут силу сновидящих. Вот увидела Арасси такую в свои шестнадцать лет, да ещё в виде красивого льва. Подошла, доверилась, расслабилась, начала верить всему — а в сновидении ничему нельзя верить до конца. Вот оно и пристало к ней. Потом ещё раз. Потом ещё. Теперь ей вырваться трудно, она нашла лишь один способ — растрачивать силу со львами. Растрачиваешь силу, неважно как: развратом, игнимарой, ещё какими глупостями — сновидить не можешь. Она не поспит с кем-то — и начинает сновидеть, без своей воли! А тут её уже поджидает ужас. Вот и всё.

Наблюдая, как Нараяна продолжает срезать цветки, Миланэ всё порывалась что-то спросить. Но даже не знала, что.

— Это сколько силы надо иметь, чтобы столько лет сохранять добрый дух. Другая бы уже давно с ума сошла. Сильна твоя Арасси, — приговаривала сестрина, простоманерная.

— Она говорила, что ей даже нравится. Свыклась.

— А то. Силу тратить приятно, сила любит искать выхода.

— Почему тогда её топят в сновидении, если это приятно? Хороша приятность, ничего не скажешь.

— Так душа ж не глупа, второе тело не безумно. Оно знает, что с него украли, потому ей видится, что топят. Но если взять слишком много, — сестрина наставила на неё нож, — то можно не выдержать, и утонет она взаправду.

— Как это?

— Умрёт в постели.

Вообще-то, Миланэ плохо воспринимала то, что говорила Нараяна. Ей всё казалось плохим розыгрышем, странностью; хлопнут двери, вернётся Арасси, засмеётся Нараяна, они обе обсядут с двух сторон и начнут убеждать, что решили так пошутить.

Тем более Миланэ вздрогнула от её голоса:

— Потому она ничего не принимает. Вино, нарали, опиум — неважно что — раскрывают и ослабляют душу.

— Но откуда мне знать, что мнение львицы — истина, а слова Арасси — неправда?

— Я не говорила, что мои слова истинны. Львицы духа не должны состраивать себе клетки из мыслей, а потом бодро влезать в них. Всё просто: Арасси думает, что с нею происходит нечто необычное и трудное, но хорошее, да и только. Но мой опыт говорит — она в большой опасности, и погибнет, если не перестанет упрямиться.

— Это не просто упрямство. Ведь, получается, всё, в чем она была уверенна — пыль.

— Потому она и сбежала. Все боятся разрушения своего мира.