Снохождение (СИ)

Миланэ зачем-то встала. Потом села.

В большую комнату, где находилась Миланэ, вошла львица, одетая пугающе странно и непривычно: плечи и грудь укрывала меховая накидка с множеством клыков волка; уши её, не боясь холода, были свободны от всякого убора, лишь было три пера хищной птицы за левых ухом, что покачивались с каждым движением головы; а вот лапы оказались обуты в тёплые меховые кнемиды аж до колен; на шее было два ожерелья, одно большое, второе — маленькое; сильный пояс держал юбку с множеством длинных тесьм длиною чуть ниже колен; и Миланэ отметила, что её пояс очень схож на походные пояса Ашаи. Тёмно-серебряная шерсть, совершенно замечательного окраса, мало виданного Миланэ вообще, оказалась не в пример длиннее, чем у неё, дочери тёплой, ухоженной, многопастбищной, благодатной равнины. Львице составляла компанию львёна, одетая значительно теплее и обычнее для глаза Сунги.

Незнакомая спокойно подошла к Миланэ на расстояние двух рук, потом села на кровать напротив. Миланэ приняла настороженную позу, усевшись прямо и лапу-за-лапу; та же села очень просто, не заботясь, но с таким достоинством, которого не достичь многим воспитанницам Сидны после многих лет обучения. И начала изучать Миланэ взглядом: пытливым, тягучим, цепким.

«Я могу выдержать поединок», — холодно подумала дисциплара Сидны. — «Я могу, я могу, я могу, я всё могу…». Ей казалось, что сейчас всё сестринство Ашаи-Китрах вжилось в ней, и она собою полностью отвечает за него, полностью представляет его, воплотилось в неё — перед кем-то…

Её удивляло то, что Нараяна совершенно самоустранилась, даже не пытаясь представить их друг другу, словно они должны были решить между собою всё сами.

— Кайса, — молвила львица с чужеродным, резким «с», и Миланэ поняла, что ей сообщили имя.

Следовало, безусловно, представиться так: «Ваалу-Миланэ-Белсарра из рода Нарзаи, Сидны дисциплара». Но она поняла, что это будет звучать напыщенно, и даже глупо для чужого уха; это впечатляет Сунгов, но впечатлит ли её?

— Миланэ.

Тем временем подошла Нараяна, куда-то упрятав львёну, и осторожно сказала:

— Она — ученица Ашаи-Китрах, — чётко, раздельно выговаривая каждый звук, обратилась к незнакомке. И тут же:

— Миланэ, это та, кого Сунги зовут шаманаями.

Это было сказано так, словно Нараяна призналась в преступлении; недоверчиво, с пытливым взглядом.

Пожалуй, в Сидне готовят ко всему, кроме одного: как себя вести, когда тебя познакомили со жрицей безумных, подражательных, вражественных северных культов. Пожалуй, предполагается, что их сразу нужно убивать. Как-то так. Наверное, и эта львица не каждый день виделась с Ашаи, потому что молчала, хотя в её молчании было значительно меньше неуверенности, чем в молчании Миланэ.

— Этой ученице идёт время стать на свои силы, — с чудовищным акцентом на сунгском языке, но раздельно-понятливо сказала шаманая, указывая двумя пальцами на Миланэ; слова больше предназначались Нараяне, чем ей.

— Рада впервые в жизни увидеть дочь Севера, — так решила ответить дочь Сидны. Кайса глубоко кивнула; Миланэ поглядела на Нараяну и прочла в её глазах облегчение.

Она прекрасно знала, что должна чувствовать: злобу, ярость, отвращение, презрение, гордость Сунги, надменность Ашаи-Китрах. Северные прайды завсегда были непримиримыми врагами Империи, много долгих столетий; их нельзя было завоевать или прижать к стенке, убедить в чем-то или подкупить; и вот теперь она впервые в жизни видела жрицу их бессмысленных культов, которые называют себя шаманаями, но выглядела та совершенно по-иному, чем представлялось на иллюстрациях в различных книгам по истории Империи Сунгов, в писаниях Ашаи-Китрах и так далее.

Было о чём задуматься. Нет, в самом деле. С этой Нараяной всё зашло как-то слишком далеко; по её виду стало понятно, что случилась какая-то непредвиденность, случайность, конфуз и накладка. Этого не должно было быть, но это произошло.

Когда Миланэ вернулась с раздумий в мир тёплой крови, напротив неё сидела уже маленькая львёна, что пришла с шаманаей; Кайса уже успела встать и о чем-то тихо, свободно говорила на незнакомом языке с Нараяной; некоторые слова Миланэ, прислушавшись, могла уловить — они были схожи на древний язык.

Львёна смотрела без страха и с любопытством, высоко болтая хвостом.

Миланэ улыбнулась, как улыбаются детям. Лет ей десять-двенадцать, как раз возраст перехода от найси к сталлам у Ашаи-Китрах, одета она значительно привычнее для глаза Сунги, и у неё нет никаких колец с амулетами — совершенно ничего, кроме странной, маленькой чёрной полоски под левым глазом. Поначалу дочь Сидны подумала, что это родовое пятно, но потом пригляделась — явно краска.

Потом львёна, бросив изучать внешность Миланэ, показала на её руку, обернувшись к Нараяне и Кайсе с непонятной просьбой.

Фыркнув, блеснув глазами, Кайса строго отчитала её за эти слова.

— Что она говорит? Что говорит, превосходная?

— Ничего, ничего, — отмахнулась сестрина.

— Как это ничего, Ваалу-Нараяна? Как ничего, если вот эти уши слышат!

Нараяна, немного поколебавшись, объяснила Миланэ суть:

— Она хотела увидеть огонь на ладони, потому что никогда не видела.

Кажется, Кайса запротестовала. Нараяна молчала, заняв полный, растерянный нейтралитет.

Огонь на ладони? Легко! Поднявшись, Миланэ молча повлекла львёну за собой к окну.

Итак, садись на колени — так легче. Рукава этой свиры подоткнуть невозможно… Снимать, что ли? Нет уж, это не приличествует, хоть вокруг одни самки. Что ж, не зря у Ашаи-Китрах есть подруга-сирна. Раз-два — вот уже рукава, безжалостно разрезанные, можно убрать повыше, чтобы оголить ладони и предплечья. Миланэ потёрла руки, стараясь понять, сколь хорошо сегодня к ней расположены силы Ашаи. Она уже много лет не терпела неудач в игнимаре, но с нею играть нельзя, неуважительное и смешливое отношение может дорого обойтись. Потом сжать вместе, призывая тепло придти к ней, и легко отпустить.

Львёна аж прижала уши, когда увидела первые, настоящие малахитовые вспышки огня на ладонях львицы; впервые в жизни видевшая это, непривычная, неверящая, она с благоговением глядела на это представление духа Ашаи. Огонь переливался синим и зелёным, он очень тускло освещал стол, корзины, давал проблески в окне, глазах и далёком зеркале…

Миланэ сквозь полуприкрытые веки видела её изумление и вдруг загордилась этим.

«Как бы там ни было, что бы кто ни говорил, но ты гляди, что может Сунга-Ашаи… Могут ли твои вершить такое? Может ли кто-либо вообще совершать такое?».

Но львёнка вдруг совершила неожиданное: словно желая увериться в реальности происходящего, она смело протянула ладонь прямо в пламя Ваала. Теперь она с открытым ртом наблюдала за тем, как ярчайшим алым оттенком горит её собственная ладонь, причём вовсе не обжигая. А потом совершила ужаснейшую ошибку: начала бить ладонью о колено и бок, пытаясь сбить огонь на ладони, что ей удалось. От неожиданности, даже испуга, пламя угасло на руках Миланэ. Испугалась она не только того, что одежда на львёне может воспылать от такого обращения (огонь Ваала даже горячее обычного!), но и того, что пламя вообще перешло к ней. Ведь это невозможно. Невозможно! Пламя Ваала не может передаваться ученице шаманаи, не-Сунге, не-верной, не…

Оно не может передаться той, кто не Ашаи-Китрах — так её учили всю жизнь!

Эта львёна ведь не найси, не ученица-Ашаи — как это возможно?

Ашаи-Китрах может стать только Сунга!

Пламя Ваала горит только на чистых ладонях Ашаи!

«О мой Ваал… Или ты уже не мой… Или ты не Ваал?..».

Тем временем, у маленькой шаманаи сразу началась столь хорошо знакомая каждой Ашаи неприятность: рука отнялась, в ней началось нестерпимое покалывание. Испугавшись ощущений, львёна прислонилась к стенке и закрыла глаза, пытаясь не застонать.

К ней в унисон бросились Нараяна и Кайса.

— Миланэ, ты чего? Зачем позволила ей игнимару трогать?

— Сестрина, превосходная, я не хотела, не нарочно, она сама… Дайте мне, дайте я! Нараяна, пусть львица скажет шаманае, что я знаю, что делать.