Снохождение (СИ)

Срезав все цветки, Нараяна уверенным движением взяла безвольную Миланэ под руку и усадила на кровать. «Заснуть бы», — вдруг подумала дочь Сидны. Всё вокруг убаюкивало: огни камина, речи Нараяны, всё-всё.

— Вас не учат сновидению, потому что ваши наставницы сами ничего в нём не смыслят. Больше того — не хотят. Вера.

— Превосходная не верит во Ваала?

— А ты?

— Не знаю… Мне иногда кажется, что я не знаю — кто я… Да, помню своё имя, помню, что Ашаи-Китрах, Сидны дисциплара… у порога… Приятия… андарианка…

— Сказать тебе, кто ты?

Миланэ так посмотрела на Нараяну, с такой неизбывной тоской и вечным зовом, что та сразу увлекла за собою прямо к креслу, где прежде сидела Арасси.

— Пошли к огню.

Очень аккуратно, осторожно села Миланэ, словно опасаясь. Нараяна не торопила, а стояла подле и сказала немножко посмотреть на огонь, успокоиться. Впрочем, она и так была спокойна, если состояние опустошенной тревоги можно назвать покоем; Нараяна встала перед нею, но так, чтобы Миланэ могла видеть огонь; она брала её подбородок двумя ладонями, осторожно и нежно, как мать (Арасси она было схватила, как жертву), и так смотрела: наклонит её голову вниз, ещё ниже, потом вверх, вправо, влево, словно читала книгу. Нараяна очень тихо говорила ей смотреть в глаза, а не на огонь, Миланэ повиновалась; глаза старшей сестры то угасали до жуткой черноты, но начинали сиять аловатым светом; никакой простоманерности, никакого простецтва — только бездна взгляда.

— Брось эти игры с огнём, сновидица, — сощурилась сестрина.

— Я не смотрю на него.

— Я об игнимаре. Тебе нужно от неё отказаться, если желаешь сновидеть — а ты желаешь. Тебе больше нельзя тратить силу на такую глупость.

— Но у меня очень хорошая игнимара, как же я…

— Вот именно, вот поэтому у тебя сильная игнимара, ибо имеешь много силы, которой назначено сновидеть.

— Но я же Ашаи-Китрах, как я могу без игнимары? — подняла ладони Миланэ, а потом сжала в кулаки. Что-то очень яростное, сильное вырвалось из её сердца: она оскалилась, и клыки отблёскивали в свете огня.

— Ты ведь не дхаарка духа, не рабыня веры Сунгов, не пленница тех, кто умиляется этим зрелищем и кто уважает его, кто просит этого огня и кто требует, кто падок на жалкие зрелища, экстазы и прочие фокусы. Это показное, это для всех, это для вида, чтобы боялись и уважали. Но не туда ведут тропы львиц духа. Игнимара, по сути — глупость, которой придают значение; глупость, взращённая безумно мощным намерением. С тем же успехом можно учиться всем Ашаи ходить по тончайшему канату или убивать мышей взглядом. Вспомни, сколь больно и долго ты училась этому, но никогда не спрашивала себя — зачем?

— Зачем? — задалась вопросом Миланэ.

Нет, правда — зачем? Это всегда очень весёлый вопрос — зачем? Это вполне забавно — уметь зажигать пламя на ладонях, но…

— Чтобы сиять внешне, сжигая внутреннее. А ты ведь сновидица. Ты можешь скользить по ветвям древа мира, как львята у нас зимой на санках.

Замечание развеселило Миланэ и вернуло хороший настрой. Она засмеялась.

— Ты-то хоть останешься, поужинаешь?

— Почту за честь, превосходная.

— Отлично. Но я так и не услышала, зачем вы ко мне пришли.

— Вот, — показала Миланэ, — прошу.

Нараяна взяла амулет, повертела.

— И что с ним?

Миланэ пересказала сестрине историю амулета. Та слушала сосредоточенно, покачивая вещь на весу.

— Откуда ты приехала? Из Сидны? — в какой-то момент Нараяна устала слушать.

— Нет, из Андарии. У меня вольное время перед Приятием.

— Кровь моя, и ты проделала весь путь, лишь чтобы показать мне эту вещь? — подняла сестрина бровь.

— Да. Может, львица подскажет, что делать?

— Гром и молния, Миланэ, нельзя быть такой падкой на вещи! Это всего лишь вещь! Да, искусно сделанная, красивая. Внушающая, запрещённая, — со смешком сказала Нараяна. — Но не более того.

— Так амулет что, ненастоящий?

— Почему. Очень даже настоящий. Его действительно сделали шамани севера, у них искусство такое. Любят они всякие вещички такие. Но это лишь вещь, памятка, тёплое воспоминание. Сувенирчик, если хочешь. Этот лев-воин, который подарил его тебе — дарил память. Он знает, что на войне имеет значение только щит и меч — вот главные вещи для боя; потому подарил, что мог.

— Тогда зачем львица сказала Вивиане, что амулет убережёт Хайдарра?

Нараяна мелко закачала головой, отрицая.

— Ой-ёй, погоди, ей никто этого не говорил. Это львицы-Сунги, у которых львы ушли на войну, такое навыдумывали. У меня было целых три дисциплары Айнансгарда, одна за другой, не считая всех прочих; всех я пыталась прогнать, но они были столь упёрты, что пришлось раздарить несколько таких амулетов — так оказалось проще. А они ко мне ещё с кучей денег пришли, видано ж такое. Теперь, слыхала, этими амулетами всякие мошенники приторговывают. Думаю, лучше дам настоящее, чем им подсунут фальшь да ещё мешок денег возьмут.

— Откуда у львицы настоящие амулеты?

Но Нараяна явно притворилась, что не услышала вопроса. Немного подумав, она молвила изменившимся тоном:

— Необычный поступок. Ваал воздаст тебе за это. Проделать такой путь, чтобы поймать столь маленький шанс отдать ему оберег, это…

Что «это» — Нараяна не договорила. Она враз начала ходить по дому, будто решив прекратить разговор.

— Пусть львица не смеётся надо мной. Львица во Ваала не верит, — заторопилась за ней Миланэ.

— Вовсе не смеюсь.

— Что мне теперь с ним делать?

— То, что делают с подарками — сбереги.

— А с Хайдарром теперь что будет?

— Видно, сильно ты его любишь.

— Я не могу назвать это любовью. Мы лишь были вместе, всего одну ночь. Скорее, чувство долга… я неравнодушна.

— Раз спали вместе, так тебе будет много легче придти к нему во сне. Думаю, это обрадует его. Приди, порадуй, побеседуй с ним — пусть он вспомнит.

— Ходить к другим душам дано только Вестающим, — с укоризной всезнайки отметила Миланэ, серьёзная.

— Глупости какие, львица духа. Какое тебе дело до того, что кто делает и может? Делай, что хочешь — лишь бы ты могла хотеть!

Где-то громко хлопнула тяжёлая дверь. Звук донесся вовсе не с крыльца, а из дальней комнаты, где горела — если гадать по теням — одинокая свеча. Ваалу-Нараяна вся чудовищно переменилась, и Миланэ впервые увидела в ней нечто схожее на беспокойство, даже страх. Предупредительно насторожилась:

— Незваные гости? — тревожным шёпотом спросила она, не зная, чего ждать от этих краев.

— Пожалуй, пожалуй… — крайне невнятно пробормотала Нараяна, рывком встала и пошла к той комнате, но застыла на полдороге — прямо у картины.

— А что, правда хороша? — её коготь постучал по невзрачной раме.

— Кто? — не поняла Миланэ.

— Картина-то.

— Мда, думаю, очень даже…

— Говорят, добрая картина на стене — окно в иной мир.

— Разве ж стаамс Айнансгарда не в нашем?

— Для меня — да, — задумчиво, даже как-то поэтично ответила сестрина. — В некотором смысле…

Далее Миланэ услышала, как некто топчется лапами, сбивая грязь, часто дышит; более того, чуткие уши услышали совершенно чужую, абсолютно чуждую речь, просто до ужаса. Ни слова не понятно. Уши беспомощны. Кошмар. Катастрофа. На самом деле, всякий и всякая из Сунгов очень редко могут услышать чужую речь, ибо её просто негде услышать. Негде! Дхаарам запрещено общаться на своих языках, если рядом хотя бы один Сунг. Изучение языков, кроме разве что древнего, приравнивается к чудачеству, позволительному лишь богатым бездельникам да учёным. И то, в дебри древнего не стоит заходить, а то мало ли… Ещё чего встретишь в дебрях этих.

Говорила львица, голос у неё был слегка сипловатым, но молодым, уверенным, звенящим; острым, что ли. Нараяна что-то ответила, тоже на чуждой речи, и на несколько мгновений в доме воцарилась тишина.