Песнь о Гамаюне (СИ)

— Ори, наконец-то ты решила позвать меня на свою битву! — словно медведь, взревел Идрис, так и пылая от энтузиазма и жажды крови, а в его черных глазах появился алый отблеск.

— Не смей меня так называть или отправлю во тьму быстрее, чем ты даже подумаешь достать меч из ножен, — зашипела Оробейн, и ветер подул сильнее, словно повинуясь ее воле.

— Спокойно, — Идрис усмехнулся и оглянулся на собравшееся немногочисленное воинство, которое в благоговейном трепете ждало, когда же их боги пойдут в бой во имя их страны.

— Что ж, — он присмотрелся к горизонту, на котором уже виднелись полчища воинов Харлоу, и лицо исказила дикая кровожадная усмешка. Он глубоко вдохнул прохладный воздух и вышел на холм вперед, оставив девушек позади себя. Чарльз чувствовал тревогу Элиар и видел, как ухмыляется Оробейн, предвкушая яркое зрелище только для нее и с самых лучших мест.

— Покажем этим людишкам, что бывает, если объявлять войну детям самой Тьмы! — хриплым, похожим на лай голосом взревел Идрис, и Чарльз едва не вздрогнул вместе с Элиар, когда за его спиной послышался гул сотен воодушевленных воинов, но это перестало иметь хоть какое-то значение, когда он увидел, что происходит с Идрисом. Его ухмылка стала еще безумнее, а ветер растрепал его спутанные черные космы. По венам от уголков пустых черных глаз словно потекла черная кровь, растекаясь по всему телу гамаюна, и Ксавьер заворожено наблюдал за тем, как тело Идриса становится больше, а кожа покрывается острыми черными перьями, пробивая кожу, изменяя его почти до неузнаваемости.

Гамаюн поднял к небу истончившуюся руку, покрытую похожими на чешую иссиня-черными перьями, увенчанную длинными тонкими когтями, и небо потемнело. Свинцовые тучи бросились в бег, загораживая само солнце, а небосвод, который мгновение назад нежился в дневном свете, загорелся багряным закатом.

— Идиот, это позерство будет стоить ему жизни! — зашипела Элиар и, не обращая внимания на ледяные порывы сильного ветра, бросилась к Идрису, но ее перехватила Оробейн, крепко сжимая ее запястья.

— Стой смирно, этот зверь так просто не умрет. А день этот войдет в историю, — прошептала рыжий гамаюн, не сводя взгляда с неба, медленно перевела его на землю и улыбнулась, видя, как трава покрывается инеем, а холмы с грохотом и стонами проваливаются, сравниваясь с землей. Морозный холод тянулся до армии противника, и Оробейн уже чувствовала их страх и панику, видела бегущих дезертиров и не стала дожидаться, пока Идрис закончит приветствие, отпустила Элиар и легко взобралась в седло своего пегого коня. Чарльз не слышал воя сражений и голоса Оробейн, когда она повела войско в бой, но все еще чувствовал холод, когда видение наконец-то его отпустило.

Уши заложило. Чарльз не мог понять, где он находится, не мог вздохнуть, а вокруг была лишь темнота, в которой двигались огромные тени. Он чувствовал, как она, подобно воде, окутывает его со всех сторон, и попытался найти выход, всплыть на поверхность, не видя света. Дальше, туда, где есть воздух. Где не будет этого холодного взгляда, устремленного в его спину!

Пронзительный звук, далекий и пробирающий до костей. Словно ястреб где-то высоко над ним с криком бросился на долгожданную добычу…

— Вы в порядке, господин? — Хэнк поглаживал его по плечу, а Чарльз тяжело дышал. Сердце дико билось, а перед глазами стояло алое небо и холмистые земли, по мановению руки гамаюна обратившиеся в заледеневшую равнину…

— Да, — соврал Чарльз и обернулся, вновь почувствовав взгляд на своей спине. Мгновение. Он видел его. В тени стеллажей, на грани света и чернильной тьмы. Он, словно змей, стелился по полу, полз, растворяясь в пространстве, а вместе с ним растворялся и влажный след смолянистой жидкости, покрывавшей все его пернатое тело. В этот раз он возник всего на миг, и Чарльз уже не чувствовал в нем той власти, что была раньше в его облике, и это придавало ему сил.

— Что Вы видели? Там говорилось об истории? О Королях? О том, как видеть будущее? Лечить болезни? Жить вечно? — взволнованно начал спрашивать Хэнк, но Чарльз лишь поморщился и выдохнул, пригладил волосы и привычным жестом прикоснулся к своему медальону, чтобы окончательно прийти в себя.

— Не говори ерунды. В этих строках нет и не будет описания способа видеть будущее.

— Но почему? — пораженно спросил Хэнк, и на этот раз он обессилено сел на лавку рядом. Чарльз поднял на него взгляд своих светящихся глаз и слегка прищурился, не веря, что Хэнк до сих пор этого не понял.

— Потому что прочесть это может лишь тот, кто уже умеет это делать. Объяснять, как видеть будущее в этих записях было бы все равно, что писать вашим обычным языком, как читать, заранее зная, что никто не поможет разобрать написанное.

— Ох… — выдохнул Хэнк и нервно вздохнул, но Чарльз не обратил внимания на его волнение, оно было слишком привычным, чтобы распознавать разные его оттенки. И вместо этого притянул к себе второй свиток. С удивлением для себя Ксавьер заметил, что здесь уже были совсем другие письмена, и линии куда грубее и толще, хоть местами они истончались почти до толщины человеческого волоса, в других же местах были покрыты странными точками и окружностями с треугольными обозначениями, каких не было в предыдущих записях.

— Эта выглядит странно, — скорее для себя, чем для Хэнка, заметил Чарльз.

— Ох, эта. Да, ее оригинал тоже был странный. Бумага мятая и поврежденная, вся в каких-то пятнах, часть вовсе была словно порвана когтями, — охотно рассказал Хэнк, и Чарльз только кивнул. Почему-то читать этот текст он не спешил, словно чувствуя что-то холодное и пустое в этих символах. Что-то отталкивающее и в то же время… живое. Он посмотрел на Хэнка и, чтобы хоть как-то отблагодарить священника, решил дать ему обещание.

— Как только я закончу с этим текстом, то расскажу тебе обо всем, что прочту.

— Благодарю Вас!

И вновь короткий кивок, Чарльз расправил текст и, нахмурившись, уставился на неровные строки.

Лишь начав погружаться в написанный древний текст, Чарльз понял, что оказался в знакомом ему месте, но все вокруг выглядело иначе. Не было книжных стеллажей и канделябров, часть помещения вовсе была отгорожена черным занавесом, а все вокруг освещалось факелами. Свет дрожал на статуях гамаюнов, но в воздухе чувствовалась влажность и запах чего-то горелого вперемешку с потом. Из-за занавеса доносились тихие голоса, и Чарльз, чьи бы воспоминания он сейчас не переживал, знал, что глупые людишки бесполезно молятся своим богам. Все вокруг стало более четким, и теперь Ксавьер понимал, что это в помещении было слишком темно, но его глазам хватало и толики света, чтобы прекрасно видеть.

— Прошу Вас, господин, не надо, — в ужасе шептала девушка, прикованная к кровати под ним. Чарльз едва не подскочил от неожиданности, но уже знал, что не владеет телом того, чьими глазами он наблюдал происходящее, но сердце его так и сжалось от боли при виде несчастной обнаженной девушки, которую всю трясло от страха.

— Тише, ты же не хочешь меня разозлить? — шипящий холодный и насмешливый хриплый голос, который Чарльз моментально узнал и замер в ожидании, невольно пытаясь выпутаться из паутины чужих воспоминаний. Но остановить это он был не в силах.

Существо, которым сейчас был Чарльз, усмехнулось, глядя на обнаженную девушку, которая боялась даже плакать, и знал, что нужно заняться делом. Важным делом. Единственным, что занимало его мысли, крутилось в них днем и ночью, наполняя душу трепетным страхом и бесконечной злостью. Он подошел к широкому столу, заваленному книгами и записями, взял перо и окунул его в чернила, принялся записывать те самые строки, что сейчас читал Ксавьер. Закончив очередной причудливый символ, он тихо вздохнул и потер переносицу непривычно тонкой рукой с длинными пальцами, а затем расстегнул застежку своего тяжелого плаща, и тот с тихим шорохом рухнул на пол. Существо было уставшим, но цель его была важнее его состояния. А еще Чарльз ощущал отчаянную печаль и тоску о ком-то, кого давно нет рядом.