Снег в трауре

Анри Труаия

Снег в трауре

Глава 1

Со дна балки, из-за зарослей покрытого инеем кустарника донеслось протяжное блеяние. Овцы издалека почуяли человека. Исай Водань ни с того ни с сего рассмеялся и прибавил шагу, подставляя лицо холодному ветру. Ему не терпелось увидеть овец – хоть стадо его и небольшое, да вся скотина, как на подбор, гладкая, с густой шерстью. Весной он выводил ее на склоны гор и оставлял до холодов на вольных кормах. С апреля, раз в месяц, навещал стадо, добираясь до него за четыре часа быстрой ходьбы, осматривал овец, пересчитывал – напоминал о себе. Без него скотина не стояла на место, овцы бродили по горам в поисках сочных трав и удобных пастбищ. Он всегда без труда отыскивал их: они сбивались в кучу вокруг старшей овцы, вместе с ними – новорожденные ягнята, которые вздрагивали при приближении человека.

Теперь, с наступлением ноября, их надо было отвести в деревню, где они простоят в хлеву до весны. Исай сунул в рот два пальца и заливисто свистнул, предупреждая о своем приходе. Сердце билось, как перед любовным свиданием. Раздвинув заиндевелые кусты, он встал на краю обрыва. Высокий, длинноногий, сухопарый, узкий в бедрах, широкий в плечах, он, казалось, вышел из земли вместе с грудой камней и туго сплетенными корнями.

Купленные в Бонневале штаны пузырились на коленях. Коричневая грубошерстная куртка болталась на плечах. У него было худощавое лицо с крупными чертами и обветренной, потрескавшейся кожей, голова его была высоко поднята. Круглые голубые глаза под выгоревшими на солнце бровями светились детской радостью. Когда он улыбался, то казался совсем молодым.

– Так вот вы где, проказницы, – проворчал Исай.

Ничего не скажешь, пастбище было прекрасно выбрано. Снег еще не лег в этой укрытой от ветров впадине. Овцы мирно паслись, рассыпавшись по ковру из гальки и мхов. Одна, изнемогая от обильной пищи, опустилась в молитвенной позе на передние лапы. Две другие, упершись друг в друга лбами, блаженно жевали жвачку. Ягненок с короткой курчавой шерсткой сорвался с места, подпрыгнул и уткнулся в материнский бок. Исай вслух, не спеша пересчитал свое богатство.

– Четырнадцать овец, принадлежащий общине баран и трое ягнят – один, наверное, родился на прошлой неделе.

Он наклонился и ловко, в три прыжка, добрался до дна оврага. Неповоротливые, покрытые густой пеной грязной шерсти, овцы глядели на пришедшего из долины хозяина.

Сердце Исая наполнилось гордостью. Он запустил руку в набитую солью полотняную сумку. Старшая, Мунетта, нежно заблеяла, приветствуя его.

– Ах, ты рада меня видеть, – пробормотал Исай. – Ты уже думала: куда это он запропастился…

Мунетта лизала ему пальцы теплым шершавым языком. За ней потянулись другие в надежде получить свою порцию соли. И вот уже он стоял в облаке шерсти, которое поднималось выше колен. Легкий снежок припорошил шкуры. Мошки, травинки, мерзлые колючки запутались в овчине. Исай весело вдыхал кислый, едкий запах стада. Сосал свою мать ягненок, а та даже не обращала на него внимания. Потом он выпустил сосок, и струйка молока потекла у него по губе. Самый младший, с перепуганной мордочкой и поникшими ушами, стоял в стороне на разъезжающихся тонких ножках.

– А тебя я возьму на руки, – сказал Исай. – Самому тебе не дойти.

Он протиснулся к ягненку.

– Иди, иди сюда!

Ягненок сделал три скачка в сторону, отбежал подальше, затряс головой. Исай встал на колено, протянул к нему широкую ладонь.

– Иди, дурашка! Я тебе ничего худого не сделаю.

Тот недоверчиво ждал. Тогда Исай отвернулся. Ягненок тут же подошел к нему и боязливо понюхал его ботинки. Исай проворным движением схватил маленькое тельце.

Упругий теплый комок бился в его руках, брыкаясь и извиваясь, блеял так, что сердце кровью обливалось. Исай смеялся и гладил его по шелковому животу, слабой, дрожащей грудке, из которой рвался испуганный голос.

Потом он снял с плеча сумку, открыл ее и положил туда ягненка. Запертый в сумке, он громко протестовал, бил копытцем. От стада отделилась одна овца.

– Так это твой? – спросил Исай. – Ну, не бойся. Вот он где…

И Исай для успокоения поднес к ней детеныша. Она жевала траву. Изо рта у нее чуть заметно шел пар. Далекое красное солнце светило в подернутом дымкой небе. После недавних снегопадов горы поменяли прежний облик. Белые покровы клочьями свисали с каменистых склонов. Обломки скал, оставшиеся после схода лавин, присыпало толстым слоем снежной муки. Легкий серебристый иней запушил кое-где лиственницы. Но это было ниже, в тех местах, где жили люди и где с приходом первого снега еще не видно было больших перемен. Исай повесил сумку на плечо и сказал:

– Ну, пошли!

Воздух был морозный и чистый. Горы, стоя полукругом, провожали уходящее стадо. Исай шел впереди. За ним, покачивая шерстяными спинами и горбоносыми мордами, не отставая ни на шаг, плотной стеной двигались овцы. Среди них был и баран. Он положил голову на спину одной из овец и плыл по течению, задумчивый и безучастный ко всему. По временам Исай оборачивался и оглядывал свою свиту. На фоне попадающихся снежных пятен овечьи шкуры вдруг принимали грязноватый оттенок. Овцы блеяли, срывая на бегу хрустящие стебли. После них на белом снегу оставалась грязная полоса с редкими кустиками дрожащей на ветру травы.

Исай перепрыгнул через бурливый горный ручей. Овцы прыгнули вслед за ним. Спиной он чувствовал теплое тело ягненка. Ягненок не двигался. Он успокоился. Исай снова пожалел о том, что с ним нет брата.

Сегодня – большой день, но Марселен этого не понимает. Ушел в город. Зачем? Кто его знает? Может быть, ищет подходящую работу? Не очень-то им легко найти место в этих краях. Не из-за Исая, конечно, он – парень крепкий, сговорчивый, работает за двоих. А все из-за Марселена, тот отлынивает от работы, скандалит, брюзжит, требует сверх положенного. Известное дело: у него плохой характер. На прошлой неделе хозяин лесопильни его рассчитал. Исай мог бы остаться.

Но без брата и работа, и деньги – все не в радость. Жизнь для него имела смысл, только если рядом был Марселен. Когда они приходили наниматься, то так и говорили:

«Мы вместе».

– Ничего, он малый не промах. Он найдет нам работу. На карьере или у торговца лесом. Верно, уже что-то придумал. Что ж я-то его не расспросил? Он бы все рассказал. Да нет, он мне никогда ничего не рассказывает.

Когда Исай оставался один со своим стадом, ему казалось, что он может здраво судить обо всем. Но стоило только Марселену заговорить с ним, громко и торопливо, как мысли разбегались, слова путались в голове.

Ничего не понимая, он твердил: «Да, да».

А ведь до несчастного случая все было иначе. Он знал, что кое-кто в деревне принимает его теперь за дурачка. Он нахмурился. В его сознании медленно проплывало:

«Овцы… дом… Марселен… Марселена уволили с лесопильни… Марселен беспокоится, скандалит, кричит…» Из-за большой разницы в возрасте – ему было уже пятьдесят два, а Марселену – только тридцать – Исай испытывал по отношению к брату робкое восхищение и сдержанную нежность, которые ничто не могло поколебать. Их отец, старик с пышными бакенбардами, по прозвищу Водань Здоровяк, был проводником и погиб в горах, разбившись на скалах вместе с клиентом незадолго до рождения Марселена. Когда у матери начались первые схватки, дорогу в деревню уже отрезал снегопад. Деревенскую повитуху вызвали в другой дом. Только что вернувшийся из армии Исай сам принял роды. Он вытянул брата из материнского чрева, обмыл, обтер, завернул в одеяло. Потом вымыл испачканное кровью, распухшее от крика тело матери. К приходу повитухи комната была прибрана, мать с ребенком лежала рядом, керосиновая лампа ровно горела. После рождения сына вдова старика Воданя не вылезала из болезней, а через два года, высохшая, истаявшая, умерла в бреду.