Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Отчего же. Я уверен, что они обеспечены этим добром на две жизни и еще на чуть-чуть. Более того, я совершенно уверен, что и твои сведения им постольку постольку. Ничего интересного ты наверняка не сообщишь. Краткосрочные и среднесрочные прогнозы, даже если их разрабатывать на основании объективных данных вроде изучения соцсетей, могут оказаться более объективными. Твоя ценность в другом, приятель. – И Горрен улыбался и тянулся, чтобы коснуться его руки. Берт хмурился, чувствуя задницей, что этот скользкий Даг готовится сказать очередную гадость, на которые был ох как горазд. Берт был уверен, практически никогда не ошибался, предполагая, что Горрен жить не может без двусмысленностей и того, чтобы ходить по грани, – и не мог не испытывать к нему симпатии. Приятельской, вполне себе инертной, основанной на привычке и настойчивой склонности собственной натуры к постоянству – как же, столько знакомы, столько проектов осуществили, к стольким кормушкам вместе подобрались, к чему-то такое постоянство да обязывает.

– Угу. И сейчас ты скажешь, что моя ценность во влиянии на общественные настроения, – закатывал глаза Берт.

– Ну, это тоже не следует сбрасывать со счетов. Не то чтобы у тебя большая армия поклонников, но к твоему мнению прислушиваются вполне искренне. Собственно, то, что, как я почтительнейше предполагаю, является твоей главной ценностью, – это, хм, не сердись, Берт, прошу тебя, твоя псевдоинтеллектуальность. Как ни странно, она привлекает людей. Еще и редактируют твои опусы таким образом, чтобы они были чуть неопределенней, чем допустимо для выражения собственного мнения. А референтный материал создан. Если что, когда необходимо, когда следует скорректировать чье-то мнение, кое-кто может сослаться, опереться и прочее. Понимаешь?

– Ты только что лишил меня иллюзии независимости, – морщился Берт.

– Помилуй, она тебе нужна?

– Иллюзия? Или независимость?

– Начнем со второго, дражайший, упрямейший Берт.

И Горрен мог медленно, печально, жестом престарелого, но все еще живущего своей славой балеруна сложить руки на коленях, тем более они были хороши, и колени, и руки; он мог и голову к плечу склонить в иронично-внимательном жесте. Спектакль оказывался что надо, и все намерения Берта побраниться, оскорбиться и повоспитывать его таяли, как туман на рассвете.

– Это очень хороший вопрос, на который я, боюсь, едва ли могу дать вменяемый ответ, – криво усмехался Берт.

Горрен понимающе улыбался. Берт был неглупым типом и вполне ловко допускал в свою жизнь людей, способных определять для него цели. Его, к примеру. Альбу. Даже Коринта. Окажись в ситуации, когда ему пришлось бы принимать все решения, Берт не обрадовался бы, для него это богатство могло оказаться мельничным жерновом на шее.

Иллюзия независимости тоже была нужна Берту скорей для того, чтобы не отличаться ничем от многих и многих людей, охотно рассказывавших о «я», «мне», «мое». Но даже лишившись ее, он ни в коей мере не был бы задет. Подумаешь, невидаль: одной иллюзией больше, одной меньше.

Горрен продолжал, словно чтобы подсластить пилюлю:

– С другой стороны, я вынужден признаться, что с учетом твоей мании заводить знакомства и развязывать языки твоим новым знакомым, ты узнаешь куда больше, чем думаешь и считаешь сам. Если бы твои наблюдения не устраивали вышестоящих, ты бы так комфортабельно в Европу не летал.

И Берт снова летел в Европу, который уже раз за последние полтора года. Это по-прежнему был первый класс; стюарды в нем были по-прежнему любезны, но что-то в их поведении было этакое, настораживающее, словно они прошли не столько школу стюардов, сколько стажировку в какой-нибудь частной армии: какие-то особенные, характерные движения, скупые и отточенные, отношение к пространству – они как один располагались таким образом, чтобы в случае чего обезвредить пассажира, буде ему нечто противоправное взбредет в голову. И выглядели они далеко не фееподобными созданиями, напротив. И кроме этого – Берт был не уверен, но не менее двух людей точно были куда больше похожи на сотрудников службы безопасности, чем праздных пассажиров. Он же вспоминал одного человека, с которым познакомился лет шесть назад в зале ожидания в аэропорту; тот оказался капитаном экипажа, летел в Лагос, чтобы там усесться в капитанское кресло. И вот он как-то высокомерно хмыкнул, когда Берт заметил, что вполне естественно относиться с подозрением к этим полевым агентам-безопасникам, но при этом пассажиры не могут не чувствовать себя уверенней, зная, что за их безопасностью следят. Берт удивился, даже, казалось, опечалился, и это так хорошо сыграло на самолюбии капитана, что он поведал страшную тайну: миф о присутствии агентов безопасности – это миф, не более, выгодный прежде всего авиакомпаниям, воздействующий на пассажиров благоприятным образом, в положительном свете представляющий компанию человечеству.

– А на деле, Берт, эти жлобы заботятся только о своем кошельке. Еще восемь лет назад я летал к месту назначения в бизнес-классе, и у меня был чуть ли не личный стюард. Затем место в бизнес-классе доставалось мне, если кто-то его не выкупал. А теперь я не могу об этом и мечтать. Хорошо хоть в эконом-класс не вышвырнули, – жаловался он. – Если бы ты знал, какие отели я видел, когда только-только стал капитаном! А теперь я могу рассчитывать в лучшем случае на три звезды. Более того, эта их экономия до добра не доведет. Они начали экономить на врачах. Мол, хорошая медсестра в хорошо оборудованном медкабинете и при наличии тщательно составленной программы осмотра может то же самое, что и врач, так зачем же платить втридорога? Об экстренных случаях эти жлобы не хотят думать.

Тогда Берту было любопытно, не более. Теперь он вспоминал тот разговор и прикидывал, можно ли использовать что-нибудь из него в качестве дополнительного материала, скорей даже фоновых знаний, для какого-нибудь очерка. Есть ли шанс разговорить кого-нибудь, да хоть того типа с угрюмым лицом и забавным низким лбом, под которым посверкивали злые, острые, умные глаза, чтобы он рассказал, что делает на этом рейсе, как вообще он дошел до такой жизни, нравится ли она ему, есть ли у него какие-нибудь секреты, и так далее, и тому подобное. Берт не спешил хвататься за блокнот, тем более он не думал, что из этого выйдет что-нибудь толковое, но, таким образом развлекая себя, можно было оградить мозг от неприятных, тяжелых, удручающих мыслей. Благо думать было о чем.

Коринт Ильмондерра проводил вне Йоханнесбурга бесконечно много времени. Он же требовал бесконечно много внимания. Берт не мог оставить свой комм на полчаса, без того чтобы Коринт не устроил ему истерику; и при всем желании Берт не мог подобрать иной характеристики тем спектаклям, на которые становились все щедрее его отношения с Коринтом. И как бы он ни старался избавиться от нехороших мыслей, но они все упрямее наполняли его голову: отношения – что за они? Заявлять, что у них с Коринтом, даже, скорей, у Коринта с ним что-то серьезное – так Берт был то ли скромен не в меру, то ли пребывал в утрированно-самоуничижительном настроении, чем дальше, тем больше, но он считал все серьезней, что недотягивает классом до Коринта. Тот, райская птица, был личным помощником одного из самых влиятельных людей на ландшафте деловой Африки, он же, красавец, был чистокровным африканцем, он же, умница, был и красавцем, знал, что красавец, вел себя соответственно. Крутись, как хочешь, а Коринт Ильмондерра обладал достойным зависти настоящим, перед ним простиралось вполне себе благоприятное будущее, и даже если прошлое у Коринта было так себе, на это можно было смело закрыть глаза. Насчет себя Берт ничего такого не мог сказать. Даже если вспомнить мечты, которыми он подбадривал себя лет семь-восемь назад, так от них ничего не осталось. Хотел мирно работать в своем секторе, был не против пробраться в начальники, но не готов был жертвовать своей нервной системой до такой степени, чтобы прогрызать себе путь наверх; рассчитывал на многие десятилетия относительно спокойной и совершенно невыразительной карьеры. Теперь же – у него сосало под ложечкой от удручающего, где-то даже пугающего осознания одного прискорбного факта: он по своей ли воле, против ли ее оказался успешным в странных, неожиданных для себя сферах. Это было неплохо; спасибо Горрену, пристально следившему за тем, чтобы краткосрочные успехи Берта конвертировались в более надежную валюту. А дальше? Берт совершенно не представлял, что делать, когда он худо-бедно сживется со своими достижениями. И он только и мог, что беспомощно вздыхать, думая о них с Коринтом, о Коринте и нем.