Не отбрасывая тень (СИ)

Он весело улыбнулся.

- Удачи, Томми. Она тебе пригодится. Особенно если ты твердо решил провести остаток своей жизни, гоняясь за призраками из прошлого твоего несостоявшегося мужа.

- Иначе и не скажешь, - вздохнул я.

Развернувшись, я направился к отелю, но в нескольких шагах от дверей обернулся. Принц со своими телохранителями медленно шел вдоль дороги, крутя бледно-фиолетовый цветок в руках, и в его движениях сквозило спокойствие человека, у которого впереди много времени.

Спокойствие, которого мне будет не хватать.

Проводив его взглядом, я посмотрел на свою ладонь и увидел, что тонкие нарисованные линии сложились в карту, подписанную ближе к запястью: Ирландия.

========== Глава XLVI. ==========

Той ночью мне приснилась Ирландия. Приснилось, что я брел по темным, извилистым коридорам ирландского Ада, и частицы пепла летали в воздухе, забиваясь в мои легкие. Каждый шаг давался так тяжело, словно я не шел, а пробирался через болото. Я не видел своих ног, но мне казалось, что каменный пол плавится подо мной и мои ноги увязают в нем, и я не могу идти дальше, но я должен - только я не знал, что именно я должен. Я смотрел на свою ладонь и видел расплывчатые очертания нарисованной Виктором карты, и мне оставалось пройти еще немного, чтобы найти то, за чем он послал меня, и нужно было только дойти до конца коридора и повернуть…

А потом я увидел за поворотом коридора неровное сияние, как будто от огня, и мой слух уловил едва слышные шаги и грохот железа о каменный пол, будто по нему волочили цепи. Сияние стало ярче, словно огонь приблизили к краю коридора и я вот-вот должен был его увидеть, а потом я проснулся и пытался вспомнить, что я искал.

Мне казалось, что во сне у меня было и то больше понимания, чем в реальности, где я мог только смотреть на нарисованную на ладони карту, тонкие линии которой ушли под верхний слой кожи, словно вытатуированные.

Я боролся с собой: сомневался в том, что мне стоит ехать в Ирландию и умирал от любопытства и желания узнать, что именно Виктор хотел рассказать мне о Нем. Идеи принца никогда не заканчивались ничем хорошим для меня, а тут он открыто сказал, что это раскроет мне что-то новое о Нем, что я должен знать, чтобы взглянуть на ситуацию с другой стороны.

Я терялся и не знал, что и думать. Раньше я бы без раздумий отдал душу, чтобы узнать что-нибудь о Нем и Его прошлом, а сейчас одна мысль о раскрытии Его секретов пугала меня до чертиков.

Может, я просто боялся, что действительно раскрою о Нем что-то, что меня оттолкнет, и я возненавижу Его за все, что между нами было, за каждую секунду, которую меня тянуло к Нему, за мои чувства, которые среди этих запутанных снов и обманов все же оставались реальными и болезненными. Может, венгерский принц был прав и я слишком сильно идеализировал Его образ; настолько сильно, что я боялся и бережно оберегал свои иллюзии.

Может, я не знал, что я буду делать, если они столкнутся с жесткой реальностью и разобьются, когда Он окажется тем монстром, от которого меня пытались уберечь все, кого я знал.

И Сафина была первой. Она поплатилась за то, что обратила меня, что тогда я мог ожидать для себя? Конечно, по сравнению со смертью, когда мне осталось всего полгода, уничтожение розовых очков - это ерунда, но отчего-то мне хотелось сохранить свое представление о Нем до конца.

Я уже и так едва не сломал себя; я уже сам рассыпался на части и не был уверен, что выдержу падение всех своих идеалов. Он говорил мне тем вечером, когда ушел, что во мне остались лишь человеческий облик и идеалы, а скоро не останется и их, и чем больше я думал об этом, тем сильнее, словно бы вопреки, мне хотелось их сохранить.

Промучившись после сна еще несколько часов в попытках уснуть снова, я встал с постели, бесцельно побродил по номеру и решил спуститься вниз и выпить кофе, а заодно обдумать то, что Виктор рассказал мне.

Еще несколько деталей встали на свое место: о том, что Он был готов убить венгерского принца, но по каким-то причинам пощадил его, например.

Или о том, что несколько дней они провели вместе… Когда Виктор рассказал мне об этом, я думал, что фантазия убьет меня, стоит мне остаться в одиночестве, но этого не произошло. Я совершенно никак не реагировал на картинки, которые рисовало мое воображение - о том, каким Он был в пятнадцатом веке, был ли Он так же холоден, отстранен и жесток, были ли другие молодые люди, которые привлекали Его и как скоро Он понял, что однолюбие не пустит Его ни к одному из окружающих Его парней…

Несмотря на все, что произошло между нами, я все еще испытывал жалость к Нему и желание помочь Ему если не найти покой, то хотя бы направить Его в направлении человека, которого Он полюбит. Мне казалось несправедливым то, что Он был заключен под землю до конца вечности, обреченный мучиться в одиночестве и вести бесконечную войну с окружающими демонами…

Я начинал понимать его и защиту, которую он выстроил вокруг себя.

И, честно говоря, меня даже немного раздражало мое отношение: жалость, смешанная с ненавистью, сострадание в противостоянии с презрением, страх вкупе с восхищением… Он казался абсолютной тьмой, средоточием всех зол, но почему мое отношение не могло быть таким же однозначным?

Я не учитывал то, что я был влюблен.

Это не играло роли и едва ли было важно для кого-то, кроме меня.

А может, не было важно даже для меня.

…

Несколько демонов были на концерте. Я не наблюдал и не чувствовал поблизости Виктора, но парочка его подданных точно присутствовала. Они заняли один из столиков, пили пиво и смотрели на сцену, и всякий раз, когда я ловил на себе их взгляды, я знал, что каждое мое действие, жест и шаг во всех деталях будут пересказаны ему.

Эти же демоны неотступно преследовали меня с момента встречи с Виктором: следили за мной, когда я шел по улице, внезапно оказывались на этаже моего гостиничного номера и исчезали при попытке с ними заговорить, а когда мы ехали на концерт, за нами, на некотором расстоянии, ехала машина с тонированными стеклами.

Я не знаю, зачем Виктор сказал им охранять меня, когда единственное, что мне угрожало - это внезапный, убийственный приступ кашля, который нельзя остановить, пока он не пройдет сам.

Я не брал в расчет Судей. Для меня они были эфемерным и страшным чудовищем, одним из тех, которыми пугают детей. Единственные ассоциации, которые они у меня вызывали - это образ черных мантий в пол и широких капюшонов, скрывающих лица; образ, который я часто видел в фильмах о революциях и восстаниях, где несколько глупых храбрецов шли против системы, против режима, и встречались лицом к лицу с отлаженным и четким механизмом.

Мне представлялось, что Он был тем бунтарем, кто восстал против машины-Судей и поплатился за это.

Несмотря на преувеличенно кинематографический образ, я слишком слабо представлял себе их власть и могущество. Я вообще не мог представить никого сильнее, чем Он.

Никого опаснее, чем Он.

И уж тем более кого-то, кто смог поставить Его на колени, кто оставил Ему те шрамы, кто пытался Его подчинить… и Он не поддался.

И даже тот факт, что Он практически оставил меня умирать, не уменьшал ни моего восхищения, ни страха, ни причудливых и полярных чувств, вспыхивающих во мне вместе с любой мыслью о Нем.

Меня продолжало тянуть к Нему.

…

Через четыре дня мы вернулись в Америку. Четыре дня мы знакомились с Прагой; четыре дня мы бродили по улицам и магазинам; четыре дня я то и дело встречался взглядом с кем-нибудь из охранявших меня демонов, дошедших даже до того, что они начали подмигивать мне и улыбаться.

Два дня из этих четырех Эмили хвостиком ходила за мной и допытывалась, что это за молодой человек, с которым она видела меня у отеля. Первое время я старательно избегал ее или, если не представлялось такой возможности, старался улизнуть поближе к ребятам и делать вид, что я увлечен разговором с ними, но она быстро распознала мои маневры и начала подкрадываться незаметно и тихо, а один раз даже спросила об этом напрямую, при ребятах, и мне пришлось сделать вид, что у меня звонит телефон, чтобы не отвечать.