Портреты Пером (СИ)

– Ладно уж, – Младший. Зашуршал чем-то. – Толку от меня там немного будет в этот раз. Лучше чай смастрячу к вашему возвращению.

– Молодые люди! Позвольте напомнить, что проблема моего призрака так и не решена, – прогнусавил Энди из своего угла возмущённо. – А между тем, именно с этой проблемой…

– Джим, – Перо на ухо, тихо, – не отпускай мою руку, иначе туман проглотит и не подавится. Всё, что увидишь, не принимай близко к сердцу. И старайся спрашивать только самое необходимое. Слова на той стороне отнимают силы, как и мысли. Я буду тебя держать, Исами – страховать нас. Ничего плохого случиться не должно.

– Я справлюсь, – кивнуть. – Веди.

Снова захлёстывает холодом, глубокой синью. Синь морозит глаза, обжигает руки. Тянет истерзанное Леонардом сердце, тяжело дышать. Джим еле удерживается на ногах, пока японка прыскает чем-то льдисто-холодным ему в глаза. Потом силком заставляет разжать губы, и от провалившегося внутрь почти отмерзает язык.

Зато здесь, на призрачной стороне, рука Арсения кажется тёплой. Джим цепляется за неё, откашливаясь и стараясь дышать. Арсений переплетает свои пальцы с его, сжимает крепко и тянет куда-то вперёд, в глубь тумана. Образы плывут и рассыпаются, мерцают чьи-то силуэты, распадаясь на клочки тумана прежде, чем глаза успевают сфокусироваться; через некоторое время из тумана выплывает прихожая. Вверх уходит лестница, над головой – пыльная тусклая люстра. Сквозь туман она мерцает бледно-голубоватым.

– Ждём, – тихо произносит Исами. Её голос раздаётся сразу в голове, минуя слуховые каналы.

Арсений кивает. И опять-таки, это не зрением, это ощущением доходит до сознания.

Перо сжимает пальцы, прижимается плечом к его плечу.

– Держи сознание. Если появится чувство, что начинаешь задрёмывать – сразу говори. Иначе за тобой придётся нырять.

Джим помнит, что говорить нельзя. Наблюдает за ними, сжимает губы – чтобы не возникало искушения. Кивает.

Адам. Это имя не вызывает никакой реакции памяти. Но он смог стать ему, Джиму, другом. И другу нужно помочь. Хотя бы в смерти, раз уж не вышло быть вместе в жизни. Для этого нужно учиться, очень быстро.

Как говорить? Громко думать? Посылать мысль как слово?

После того, как выходит сказать первое: «Арсений», становится проще. Ранее враждебный холод растекается по венам тонкими иголочками, шуршит под ногами окутывающий комнату иней. Главное – не думать о том, что всё это – антинаучная ересь. Воспринимать как сон. Тогда проще. Потому что если не сон – сознание бунтует.

Ему честно сказали – как отпускать Адама, неизвестно (каждое произнесение имени отдавалось в сознании тоскливо; единственный друг, и тот где-то вне реальности), так что придётся импровизировать. Войти в его воспоминание и дать надежду на исполнение… желания, мечты, цели. Чего угодно.

Пришлось пару раз просмотреть, как тот умирает. Черноволосый, невысокий, с характерным немецким горбоносым профилем, с умным и проницательным взглядом. Глупо, нелепо – расшибиться на мокром полу.

Руку тянет – Арсений ведёт его ближе. Ближе, пока поскользнувшийся химик не налетает на них вместо того, чтобы расшибиться на ступенях. Бесшумно скачут по полу склянки, всасывается в заиндевевшее дерево влага реактивов.

– А, Джи… – Тот отряхивается, отстранившись от них, – я... сплоховал, как видишь.

– Главное, жив остался. – Джим берёт себя в руки. Улыбается. В конце концов, они друзья. Можно же этим насладиться. – Да и забудь, потом уберём. Пойдём к тебе?

Потом они болтают в комнате Пера. Адам полулежит на кровати, Джим сидит рядом, разувшийся. Что интересно – Арсения и Исами Адам отчего-то не видит, хотя они находятся здесь же. Зато беседа становится куда приватнее.

Друг-химик оказался честолюбив. Мечтал по выходу опубликовать результаты исследований, которые они тут проводили с Джимом, прославиться, получить премию или грант, чтобы можно было продолжать эксперименты. Но и это не суть, главное – признание.

– Подыграй и сворачивайся. Ты остываешь, – тихо сказал Арсений, чуть пожав пальцы Джима. Он прав. Прикосновения, раньше материальные даже в этом гиблом месте, теперь едва ощутимы. – Попробуй убедить, что всё будет так, как вы оба мечтаете.

Не хочется. До жути. Но…

Джим врёт напропалую. Что Кукловод ему сказал, где находятся последние ключи. Что оценил их работу. Что согласился после выхода из особняка провести их по комнатам и рассказать о доме. Адам доволен, улыбается, щурится куда-то в потолок, закидывая руки за голову. После этого – рассказ о мифическом друге, который работает в издательстве и поможет им опубликовать исследование. Главное – говорить так, будто это уже произошло, будто всё издано, признано оппонентами.

Тихий вздох проносится по комнате. Холодный даже для них, остывших. Адам закрывает глаза и растворяется в окружающем пространстве. А обессилевший, почти засыпающий Джим цепляется за Арсения, наваливаясь на его плечо.

– Уводи меня, – не размыкая губ.

Его обхватывает уже двумя руками и тянет вверх, прочь из холодной липкой пустоты. Но даже после, когда кожа ощущает на себе тёплое прикосновение обычного воздуха, а обоняние улавливает терпкий смолистый аромат благовоний из можжевельника, Арсений его не отпускает. Помогает только лечь на кровать, но и сам ложится рядом, а руку убирает только чтобы натянуть на них двоих плед.

– Пока Сид тебя не выпустит до конца, придётся побыть так, – вполголоса. – Не против валяний в кроватке посреди бела дня, а? – и, уже куда громче: – Джек, оставь пока чай, иди сюда. Будем отогревать твоего старшенького. Я не шучу.

– Да понял, вообще-то.

Недовольное сопение, и спиной ощущается, как приткнулся забравшийся под плед младший. В отличие от Арсения, тёплого, но ещё не согревшегося после Сида, Джек кажется горячим. Облапил неловко, засопел над самым ухом.

– Не только… – Джим осознаёт, что пытается говорить без участия голосовых связок, как в Сиде. Разлепляет ссохшиеся губы и хрипит: – Не только меня. Ты тоже горяч до невозможности.

– У меня произошла адаптация. – Голос у Арсения довольный. – А теперь слушай меня. Пока что не засыпай, даже если очень хочется. Утянет обратно.

Слегка пружинит матрас, к ним подсаживается Исами. Тянет запахом чая.

– Сахар, – Кажется, протягивает Перу на ладони. Под пледом тесно, и Арсений кормит его сахаром сам, втихую отгрызая у одного кусочка уголок.

Если приоткрыть глаза, можно его увидеть – худющего, растрёпанного и с неподвижным взглядом светлых глаз. Джим смотрит, не отрываясь. Даже когда раскатывает по языку очередную сахарную россыпь.

Сзади возится и сопит младший.

– Джим, ты вот веришь, что всё там – правда? – спрашивает тихо. – У нас же нет об этом памяти.

– Моя правда – здесь, я вторую не потяну, – негромко в ответ. – Это… что-то вроде «а если». А если бы я делал тебе на завтрак яичницу, а не овсянку, а если бы поступил на нейрохирурга…

– Я бы нормально завтракал, а не давился этой склизкой молочной ересью, а ты был бы классным нейрохирургом… Ну вот зачем ты сказал про завтрак, – младший вздохнул.

– Позвольте объяснить, Джек, – тихо заговорила Исами. – Большинство людей не помнят событий своего раннего детства. Однако никто из них – из нас – не скажет, что этого периода в его жизни не существовало. Другая реальность была пережита духом как опыт, и послужила его формированию. Ваша душа, Джек, помнит все восемь реальностей, так же, как помнит события вашего детства. Даже если вы сами не отдаёте себе в этом отчёта. Это может проявляться во снах, неожиданных озарениях, навыках, которые вы у себя не подозревали и которые проявляются в стрессовых ситуациях, в чувстве дежавю. Вдруг в памяти всплывают лица людей, которых вы не можете вспомнить – ни кто они, ни где вы могли бы их видеть. Это память духа. И потому всё, что мы видим в Сиде – такая же реальность, как и эта, – она изящным жестом обвела пространство перед собой. – Просто сознанию, привыкшему к одной реальности, тяжело это воспринимать.